Главы из новой повести¹

    Гости электробудки

  Николай Андреянович, руководитель конструкторской группы из ракетно-пушечного НПО² «Меткость», с трудом прорвавшийся с приятелем и коллегой по работе Серегой Зябликовым в пивную «Сокол», намяв себе бока в толпе озверевших от «сухого» закона Горби-демократизатора, осаждавших входную дверь, почти блаженствовал. Не столько от пива и закусочных креветок, сколько от рассказов случайного собеседника, соседа по столику, только год как выслужившего мичманскую пенсию на Северном флоте и перебравшегося с семейством в Тулуповск матерого боцмана.

Николаю Андреяновичу все россказни отставного военкома как по маслу: сам родился и до восемнадцати лет жил в тех же местах. Только экс-боцман базировался в Североморске, а он в Полярном — обе крупнейшие базы Северного флота в получасе ходьбы на катере друг от друга.

Выяснилось, что начинал свою, еще срочную службу на флоте будущий боцман в Полярном на плавбазе подплава³, не пропускал ни одного воскресного танцвечера в дэкафе, если корабль «Печора», переделанный из бывшего немецкого рейдера⁴, не находился в море, а стоял у пирса Екатерининской гавани Полярного. Поскольку Николай Андреянович последние два года жизни на Севере, учась в десятом и одиннадцатом классах, одновременно работал электриком в том самом дэкафе, то у собеседников наметилась нескончаемая тема для беседы.

Однако, когда принялись было за последние кружки, а Серега вознамерился идти к пивной буфетчице за следующей партией, лафа закончилась. Швейцар-вышибала оповестил:

— Слушай сюда, мужики! Имейте гражданскую совесть: вы уже почти час здесь пивко сосете, а на улице народ мерзнет, смена вам с Комбайнового прибыла. Даю еще десять минут — и выметайтесь!

Боцман откашлялся со значением, подмигнул компаньонам и к всеобщему восторгу достал из кармана пальто четвертинку водки:

— Вчера талонную брал, два часа в очереди на морозе в сто-двадцать-пятом специализированном проторчал, полдня отгула на работе взял. Хотел после пивной к соседу, тож из флотских, зайти, да ради такого случая — земляка встретил — давай примем. Правильно ведь говорят: вино на пиво — это диво!

...И с боцманским глазомером долил три кружки с пивом содержимым четвертинки. А напоследок под ерша рассказал забавную историю кота Федора. Серега хохотал до умилительных слез.

По выходу из заведения расстались: боцману и Сереге надлежало следовать по домам на автобусе в сторону Косолучья (курсом зюйд-зюйд-ост, как пояснил боцман на флотском, человеческом языке), а Николаю Андреяновичу на долгом трамвае с пересадкой на троллейбус в противоположную, в центр города.

— В следующий раз встретимся — с нас целиковый бутылек,— пообещал Серега.

Николай, младший электрик полярнинского дэкафа, демонстративно посмотрел на свои наручные часы, купленные еще с первой получки, сверил время с принайтованным к стене электробудки флотским хронометром, имевшим недельный завод и суточный, двадцатичетырехчасовой циферблат. Через четверть часа в большом зале начало мероприятия, а захмелевший от выпитой бутылки «зубровки» капитан второго ранга с подлодки четвертой эскадры без устали рассказывал флотские байки.

Только он поведал — со слов брательника, служившего командиром двигателистов на эсминце «Стремительный, что базировался в соседнем Североморске — о корабельном коте-крысолове Тихоне, как Николай встрял в паузу:

— Извините, товарищ кавторанг, мне нужно к электрощиту: свет и подсветку на сцене включать и...

— Все-все, Николай, ухожу в зал. Здесь в бутылке сотка осталась — передай отцу, пусть завтра после работы освежится. Держи краба!

Шутливо отсалютовав, кавторанг мигом изобразил на лице трезвую задумчивость и вышел из электробудки.

Обычные гости перед концертом или иным культурным мероприятием. Николай поначалу, еще не совсем освоившись в дэкафе, не мог понять: почему всех желающих выпить перед концертом или спектаклем тянет в электробудку? Пришел к выводу: его хозяйство хотя и под сценой расположено, но путь к нему из публичной части дэкафа достаточно запутан по безлюдным коридорам. Главное — лишний соглядатай сюда не забредет, что немаловажно: дэкаф, город Полярный и все владения Северного флота — от Сафонова и Североморска до Земли Франца-Иосифа, где базируется усиленная дивизия первого удара по натовским базам в Исландии — есть зона действия абсолютного «сухого» закона.

Но эту версию авторитетно отверг ведущий бас Краснознаменного ансамбля песни и пляски, дававшего шефский концерт в дэкафе.

Бас заглянул в электробудку с дежурным вопросом-паролем:

— А-а где Андреян?

Уже по этому было ясно: бас не первый раз на гастролях в Полярном.

— Я за него,— уже привычно ответил Николай крылатой фразой из гайдаевского фильма,— сын. А отец теперь в первую смену работает. Меня звать Николаем,— по военно-морской дисциплине представился.

Бас назвал себя Егором, переступил порог и сел на боковой к столу гостевой стул, чуть помялся и достал из кармана концертного солдатского — но пошитого из тонкого офицерского сукна, сапожки тоже не кирза и не юфть и построены на заказ — кителя четвертинку. Николай уже привычно пододвинул гостю стакан, что стоял рядом с графином на маленьком подносе.

— Может на закуску бутерброд достать? У меня есть домашние: с колбасой и сыром.

— Ни-ни-ни, дорогой! Зачем продукт, то есть водку, портить. А твой стакан где?

— Я не пью,— Николка усмехнулся,— дисциплина и отец не велят. Отец и вовсе после третьей стопки поучает: дескать, древние греки до тридцати лет вкуса вина не знали...

— Да-да, помню, Андреян уважает древних греков... и «старку».

Сорокалетний бас Егор выгреб из другого мундирского кармана три шоколадные конфеты, две пододвинул к Николаю, а третью развернул перед собой. С лабораторной точностью в один прием налил три четверти стакана, со словами «бум здравы» в един же глоток выпил, чуть поморщился, поднес ко рту конфетку, понюхал и брезгливо опять вернул ее на бумажку с серебряной фольгой. Протянул Николаю четвертинку с остатком:

— Заначь для родителя. Понимаешь, нам, басам, без допинга лучше на сцену и не выходить. От водки бас гуще становится, этакая колоратура в нем начинает играть. Ладно, пошел я. Привет Андреяну. Хорошее у тебя хозяйство: чистое, все прибрано. Самое интересное (водка все же подействовала, на разговор потянуло) — наверное, в сотне с лишком городов и баз на гастролях был, ни одного директора театра или клуба не запомнил, зато всех электриков по именам знаю! Всегда наш брат-артист идет освежиться в электроаппаратную, потому как ближе к сцене и люди вы, электрики, душевные. Бывай здоров, Николай!

Бас знал устройство дэкафа, поэтому не свернул в лабиринт коридоров, а открыл нужную, неприметную дверь, за которой крутая лестница вела в закулисье сцены.

Николай вдругорядь усмехнулся: Егор точь-в-точь повторил, сам, наверное, того не зная, слова баса Михайлы «бас от водки гуще делается» из чеховских «Сельских эскулапов».

  Сегодняшний же гость из подплава, естественно, справившись об Андреяне, зашел выпить «зубровки» сразу по двум причинам. Во-первых, как от объяснил, любит поэзию, сам в школе и в ЛВВУПП⁵ пописывал, в литкружке при Доме культуры Ленсовета частым гостем был. А теперь вот служба все время отнимает. Сегодня же в дэкафе такая знаменитость выступает? Думаю, он с Евтушенкой сейчас первые поэты.

Николай согласился с мнением гостя, а тот, уже откупорив бутылку и выпив разгонные сто граммов, закусил пирожком с картошкой и мясом, целый кулек которых, еще горячих — с пылу-жару,— принес из дэкафовского буфета кулек, пододвинул к Николаю, продолжил монолог:

— Конечно, послушать известного поэта — это еще не повод бутылку откупоривать. Радость у меня сегодня, хотя это почти военная тайна... но ты парень, вижу, серьезный, весь в Андреяна, потому в общих чертах расскажу.

Мне кап-два год назад дали, тесно нам с командиром, что в том же звании, на одном борту стало. А сегодня с утра в штаб эскадры вызвали и приказ показали под расписку: назначили командиром новой лодки, что вот-вот со стапелей в Сормово сойдет. Так что велено экипаж формировать, с которым через месяц, пока еще Волга и северные каналы не замерли, отправляться в Горький принимать корабль.

Послезавтра, в воскресенье, конечно и само собой дома небольшой сабантуй устрою для своих сослуживцев. Начштаба будет, даже адмирал обещал на часок заглянуть — если в Североморск не вызовут. Пока же у тебя разминаюсь.

...После ухода счастливого новоиспеченного командира подлодки Николай поставил недопитую бутылку в шкаф. Подумал: где же этот баловень флотской судьбы умудрился достать в суховейном городе, где легче командиром корабля стать, бутылек? Разгадка тотчас пришла.

Не далее как в понедельник заменял перегоревшую лампочку в подсобке Зойки, кладовщицы буфета-столовой, и с высоты лестницы-стремянки узрел в дальнем углу, нарочито загороженном коробками со сгущенкой, мясными консервами и печеньем, пару ящиков с бутылками. Отец не только «старку» уважал, но признавал высокую полезность «зубровки». Так что Николай сразу отметил характерную этикетку на Зойкиных бутылках: набычившийся беловежский зубр на ядрено-зеленом фоне.

Конечно, спиртное НЗ у Зойки легально проходило по всем бухгалтерским ведомостям по невинным статьям. По слухам знал он, что у Зойки в запасе имеется также грузинский коньяк «грэми» десятилетней выдержки кубинский ром и ленинградские ликеры «шартрез», «Южный Кюрасао» и «бенедиктин». Надо же начальнику дэкафа чем-то угощать высокое флотское начальство — местное, из Североморска и даже из обеих столиц — на торжественных парад-алле!

Но как удалось новоиспеченному командиру подлодки выудить у Зойки «зубровки»? Знал Николай от всеведущих дэкафовских слесаря, столяра и художника-оформителя, что Зойка, плотная бабенка в расцвете своих тридцати пяти лет, незамужняя и охочая до мужиков, иногда снабжает «горючкой» голодных до баб холостых военных. Но это, как правило, старшекурсники из ЛВВУПП на мореходной практике и молодые офицеры до каплеев включительно. Давешний гость электробудки сюда явно не подходил.

Чтобы не ломать голову по пустякам, Николай занялся было горячими пирожками, которые с великим искусством пекли на кухне буфета-столовой, но здесь за всегда приоткрытой дверью кто-то вежливо-осторожно кашлянул.

 Николай досадливо поморщился: скоро начало выступления поэтической знаменитости, а пирожки могут и остыть. Все одно съедобные и вкусные, но уже не то... Однако взял себя в руки и с принятой в дэкафе дружелюбностью сказал в сторону двери:

— Входите, пожалуйста!

Сказал и обомлел, все же успел уложить надкусанный пирожок в кулек: на пороге нерешительно потаптывался сегодняшний гость дэкафа, стихи которого часто читала на уроках их учительница литературы и руководительница школьного театра Людмила Евгеньевна. Николай тотчас узнал его по фотографиям, телевизионным выступлениям, а особенно по неизменному шарфику-косынке под расстегнутым воротом рубашки.

Но совсем потерялся Николай от вопроса несколько заикающимся голосом:

— А-а гд-де Анре-реян?

Николай куда меньше удивился бы, если этот вопрос-пароль задал появившийся в проеме двери электробудки командующий Северным флотом...

Справившись с волнением, Николай объяснил нынешнее статус-кво, свое и отца, пригласив гостя войти, мучительно сожалея, что под рукой нет ни одной из двух книг поэта, что имелись в домашней библиотеке.— Для автографа.

И гость, уяснив обстановку и степень родства хозяина электробудки с Андреяном, перешел к деловой части визита: сел на боковой стул, вынул из пиджачного кармана ранее виданную Николаем только в заграничных фильмах плоскую коньячную бутылочку с импортной наклейкой, задумчиво посмотрел на стакан, тотчас услужливо придвинутый к нему Николаем, наполнил его на две трети, выпил. Не отказался от пирожка; почти перестав заикаться, пояснил:

— ...Я только с выступления из Североморска, пообедать не успел, ужин обещали у вас в Полярном. Хорошо что с малолетства не употребляешь, а мне это как лекарство перед выступлением, заикаться на время перестаю...

Из зала через растворенные двери электробудки, непонятного назначения проходной комнатки перед ней — без мебели и каких-либо признаков обитания — и оркестровой ямы донесся звонок начала мероприятия.

Гость вручил уже ничему не удивляющемуся Николаю ополовиненную бутылочку для Андреяна, попрощался и заторопился к двери на сценическую лестницу.

Так и не съев толком ни одного пирожка, Николай тоже заторопился в оркестровую яму слушать выступление поэта, но тут из коридора перед предбанником послышались шаги и возбужденный разговор нескольких человек. Николай внутренне похолодел, но тут же и оттаял: в электробудку вошли трое его одноклассников, в один голос оповестивших:

— Никол! А знаешь кого мы сейчас встретили у двери с лестницей на сцену?

— Знаю. Пошли в оркестровку слушать.

Воспитание не позволило ему говорить то, что узнал доверительно.

...Много гостей побывало в электробудке за два года работы в дэкафе: кто с вопросом-паролем, иные просто заплутав в низкосводчатых коридорах непубличной части здания, или одноклассники. Более всего Николай любил визиты последних. Тогда жилая часть электробудки превращалась в клуб. Порой и мебели не хватало: два стула и диван не вмещали всех. Но в запасе имелся высокий порожек в электрощитовую часть помещения.

Здесь обходилось без бутылок: у одноклассников, тем более одноклассниц, тоже было воспитание, а их отцы также уважали древнегреческие порядки.

Хрущевский эксперимент и дэкаф в жизни Николая

  Людмила Евгеньевна благоволила Николаю, хотя тот не участвовал в ее любимом детище — школьном драмтеатре. Не любил сценического лицедейства. Но учительнице литературы в старших классах нравились его сочинения, которые она часто ставила в пример и зачитывала в классе вслух. Обычно резюмировала: «Очень жаль, что Николай пойдет в жизни по математической или радиотехнической части. У него явно прослеживаются хорошие литературные задатки».

Класс оживлялся, ибо дальше их литераторша слово-в-слово произносила пространную реплику в адрес добрейшего Алексея Васильевича, руководителя производственного обучения по радиотелеграфному профилю. Вот, дескать, он всех вас сбил с толку, заразив своим радиоделом. Сколько же в вас, что станут радиотехниками, погибнет артистов, писателей, учителей, врачей? Во всем Людмила Евгеньевна винила Хрущева, благо того уже перевели в разряд персональных пенсионеров, который ввел одиннадцатилетку и трехгодичное производственное обучение. А с «камчатки» класса подначивали: «Скольких же тунеядцев и спекулянтов-фарцовщиков родина не досчитается, если все после школы пойдут поступать на радиотехнические факультеты!»

В хорошем настроении Людмила Евгеньевна, похвалив Николая за удачную трактовку образа Катерины в пьесе Островского, подшучивала: «Ты, Николай, не иначе как метишь в книгу рекордов Гиннеса: в школе учишься, заведуешь здесь же радиоузлом да еще единственный из школы, не считая вечерников, имеешь трудовую книжку!» Опять же с «камчатки» поделдыкивали: «Этого мало для Гиннеса. Надо еще пару-тройку привóдов в милицию иметь!»

В общем-то учителя доброжелательно отнеслись к внешкольной работе Николая. Директорша Мария Ивановна более заботилась, чтобы Николай не переутомлялся, хотя и признавала: педагогическая наука даже рекомендует чередование умственной и физической деятельности.

Алексей Васильевич, как действующий мичман флотского узла связи, одобрял: во-первых, привыкает в дэкафе к военно-морской дисциплине; во-вторых, электрик и радист суть братья-близнецы; наконец, пуп у такого молодца не надорвется. Опять же деньги в любой семье не лишни.

Матерый физрук Рэм Давыдович, скороспешно так названный родителями в конце двадцатых годов, когда дружили с Германией, в честь вождя штурмовиков СА Рэма, тоже в целом одобрял Николаеву работу. Но, как человек многоопытный в житейских ситуациях, остерегал многостаночника: «Самый опасный для тебя, Николай, народ в дэкафе — это низовая обслуга: слесаря там всякие, кочегары, оформители-халтурщики, вечно нетрезвые столяра... Не водись с ними — сопьешься даже в наших безалкогольных местах!

И еще с бабами тамошними будь осторожен. Как со взрослыми, так особенно с молодухами. Первые обязательно в какие-нибудь свои дрязги втянут и тебя же на посмешище выставят, а в любовь-морковь играться, так своих одноклассниц предостаточно».

Николай слушал, мотал на ус. Когда того требовали обстоятельства разговора — делал серьезность на лице, а нужно — и усмехался. За науку благодарил.

  Никиту Сергеевича на флоте не любили, особенно на Северном. Именно его Хрущев подставил первым — во время недавнего Карибского кризиса. Генсек довел дело до американской блокады Острова свободы, не поинтересовавшись: а на ходу ли первые атомные подлодки в составе Северного флота? Оказалось — все они на доработке после ходовых испытаний и походов. Пришлось послать в акваторию Кубы бригаду из четырех дизельных лодок из Полярного. На смех американцам и унижение североморцам.

А дальше пошло и поехало. Печально знаменитое стотысячное сокращение офицерского корпуса заметно ударило и по флотам СССР, Северному флоту тож. Сколько кап-2 и кап-3 были лишены погон с неполной пенсией? А некоторые уволенные каперанги так и не стали адмиралами...

С военных лет Северный флот мечтал о своем линкоре, а лучше двух. Но Никита, полагавший большие корабли дорогим баловством, не только поставил крест на линкоростроении, начатом военно-политическим стратегом Сталиным, но ударил и по крейсерам в строю. Даже гордость североморцев — тяжелый крейсер «Октябрьская революция» был отправлен на консервацию в Лиепаю.

Уже не стоит и говорить: как проклинали «кукурузника» флотские и штатские за «сухой» закон по всему северу Кольского полуострова! Николай по староверческой от отца традиции никогда сам не матерился, но сторонний десятиэтажный по этому поводу одобрял.

У Николая же отношение к бывшему генсеку было неоднозначное. Он понимал обиды военного, офицерского люда. Поскольку тяги к алкоголю не испытывал, да и не принято это в школьной среде, то над следствиями и последствиями «сухого» закона голову не ломал. Как и над увлеченностью генсека выращиванием маиса-кукурузы.

А когда Хрущева снимали со всех его постов, то Николаю даже несколько жалко было опального генсека. Заодно впервые в жизни понял: каждый начальник по должности — калиф на отведенный ему час.— В отличие от людей с заслуженным авторитетом.

Получилось так, что снятие Хрущева случилось в начале трудовой деятельности Николая в дэкафе. Стояла осень, снег еще боролся с холоднющим дождем из свинцовых туч, нависших над городом и его окрестностями. Ничто в такой хмурый день и не радовало. Разве только то, что сегодня воскресенье — единственный в неделе день, когда они с отцом менялись сменами, поскольку каждый выходной день Николаю с пополудни и до полуночи имел занятость в школе: в основном, его дежурство по расписанию в школьном же радиоклубе, прерываемое на пару вечерних часов обслуживанием танцев в актовом зале. Николка «давал» музыку, как начальник школьной радиорубки.

...А первая смена в дэкафе — только сгоревшие лампочки поменять и никаких тебе концертов, посетителей в электробудке и прочих (порой) неудобств. Собирался же Николай устроить себе праздник души в первую половину воскресного дня: лежа на служебном диване, почитать свежевзятую в библиотеке книгу: только что изданный сборник рассказов Леонида Андреева.

На редкостную книгу в райбиблиотеке уже шла запись на очередь, но Николаю, как постоянному читателю, выдали на три дня по блату...

  Нехорошее предчувствие охватило Николая уже перед мостом через овраг, что упирался прямо во входную дверь дэкафа: по мосту, справа от моста по дорожке от подплава, слева от различных наземных служб и с военного судоремонтного завода № 6 ВМФ сквозь косо бьющий с неба снег чернели многочисленные офицерские шинели. Огромные, двустворчатые дубовые двери дэкафа и вовсе не закрывались, пропуская военморов.

Николай втиснулся в колонну входящих и, миновав дверь, поинтересовался у дежурной на входе Нины Степановны о причинах воскресного многолюдства.

— А это, Никол-Батькович, какое-то спешное совещание офицеров всех эскадр и служб. Два адмирала уже вошли. Никак по поводу снятия Хрущева.

...Почти семьдесят лет жизни научили Нину Степановну проницательности. Редко она ошибалась. Николай сник. Но с другой стороны — это не менее интересно, чем чтение Андреева. Где еще узнаешь подробности о важнейшем событии в жизни страны? — Радио и газеты пока ограничились сухим официальным сообщением.

Собрание офицерского состава носило служебный характер, поэтому недовольный порушенным воскресеньем и неоткупоренностью воскресной же бутылки самогоновки завхоз дэкафа Михаил Дорофеич, мысленно матерясь, обошел немногих в выходной день сотрудников дэкафа, давая обычную в таких случаях диспозицию: «В зал не входить, около дверей его не стоять, а посторонние и так не войдут: ворота заперты!»

Кочегарку, обслуживаемую приписанными к дэкафу солдатами-стройбатовцами и имевшую выход на улицу, он самолично закрыл внутреннюю дверь на висячий замок.

Добравшись по изломанным под прямыми углами коридорам до электробудки, проинструктировал и Николая: «Тебе, Андреяныч, по инструкции положено сидеть в оркестровой яме. В школе лишнего не болтай!»

Николай шутковато отдал честь «к пустой голове», не преминув заметить: всем его одноклассникам отцы-офицеры сегодня же за домашним ужином все расскажут. С комментариями.

После звонка Николай включил на распределительном щите освещение сцены — верхние софиты⁶ — и отправился с оркестровку. Через внешний барьер ямы посмотрел в зал, сплошь черневший мундирами, прочерченными блестками погон и шевронов.

Основной доклад, встав за выдвинутую на середину сцены трибуну, делал прибывший из Североморска черномундирный полковник — заместитель начальника политуправления флота.

Как ни малоопытен был еще Николай в военной бюрократии, равно и гражданской, но уже знал: если на официальных толковищах речь идет о поощрениях, наградах и прочих приятных вещах, то главную речь «толкает» начальник, а если тема мероприятия кляузная и вообще малоприятная, то за трибуну водружают заместителя...

Флотский замполит был знаком Николаю по июльскому офицерскому собранию в дэкафе в честь Дня военно-морского флота. В тот раз начальник политуправления тоже не прибыл. Вроде как причина собрания торжественно-наградная, но накануне случился казус во второй эскадре; даже два: при погрузке торпед в лодку, готовящуюся к выходу на боевое дежурство, одну из них уронили в воду и утопили у пирса. В другой же лодке — хорошо у пирса — случился пожар; слава морскому богу Николаю, дело обошлось легкими ожогами у двух матросов и мичмана. Но подлодку на пару месяцев отправили ремонтировать на шестой завод в Палагубу.

Так что праздник получился смазанным, поэтому флотский замполит основное время доклада алилуйничал Никите Сергеевичу — первому ленинцу после самого Ленина, мудрейшему вождю СССР и всего мирового коммунистического движения.

  Особо замполит в тот раз остановился на роли верного ленинца Никиты Сергеевича в укреплении обороноспособности страны и особенно ее военно-морского флота. Николай при этих словах из своей оркестровой ямы явственно услышал, как в зале не один десяток офицеров демонстративно закашлялся.

Июльское собрание было торжественным, поэтому началось ближе к вечеру и завершилось праздничным концертом с неизменными «Яблочком» и «Танцем с саблями».

Николай в этот день задержался в школе по делам своего радиоузла, потому, не заходя домой, отправился прямо в дэкаф. Без домашних бутербродов. К концу официальной части желудок начал нервически пульсировать от голода. Едва дождавшись последних восторженных слов замполита в адрес человека-легенды Никиты Сергеевича Хрущева, Николай ринулся в буфет за горячими пирожками с картошкой и мясом.

Но его опередили шедшие более коротким путем из зала офицеры. У стойки буфета-столовой уже выстроилась внушительная очередь. Но Николая в синем халате служащего дэкафа, как человека непраздного, стоявший во главе очереди капитан первого ранга, отец одноклассницы, подманил к себе и кивнул в сторону буфетчицы: отоваривайся, мол, парень, ты на работе.

Расплатившись за кулек с огнедышащими пирожками, Николай двинулся было на выход, но его притормозил другой отец одноклассника, кавторанг. Он Николая знал, а интересовала его подоплека недавней школьной драки, где зачинщиком вызвался стать его сын.

Поскольку это не относилось к категории доносительства, Николай кратко и толково объяснил: причина драки без причинения особого вреда — случайная, что называется по погоде... Кавторанг, выполнив воспитательный долг родителя, рассказал собеседнику свежий анекдот о членах партии и правительства.

Слушая кавторанга, Николай непроизвольно отметил некоторую странность в поведении столпившихся в буфете офицеров: каждый из них отходил от стойки с подносом, на котором стояло от пяти до десяти кофейных чашек. Собеседник, еще ранее занявший очередь, засек взгляд Николая, хохотнул и пояснил, что по случаю профраздника буфетчице велено отпускать офицерам кофе с коньяком. «Вот наши краснофлотцы и берут из расчета общей емкости коньяка: от ста до двухсот граммов! Голь на выдумки хитра, Николай».

...Но сегодня замполит, ничтоже сумняшеся, с дежурным гневом и марксистско-ленинской непримиримостью клеймил опального генсека: разрушителя флота, волюнтариста и пробабелиста. Зал молчал. Как понял Николай, все пытались разгадать значение только что вошедшего в речевую практику слова «пробабелист».

Николай уже знал значение почти непристойного термина. Его вчера объяснила их классу всезнающая Людмила Евгеньевна: бабы здесь ни при чем, а имеется в виду немецкий философ и революционный теоретик Август Бебель⁷, автор знаменитой книги «Женщина и социализм».

— А вы говорили, что бабы здесь ни при чем? — Это с «камчатки» послышалось.

— Не бабы, а женщины. Термин «пробабелист» никакого отношения к ним не имеет. Имеются в виду некоторые взгляды Августа Бебеля на теорию социализма, которые показали себя на практике несостоятельными.

  Как ни странно, но Николай вполне спокойно и доброжелательно оценивал хрущевский эксперимент со школьной одиннадцатилеткой и ее стержнем — трехгодичным производственным обучением⁸. Последнее ему просто нравилось. Главное, здесь имелась свобода выбора профессии. В полярнинской школе девятиклассникам в самом начале учебного года, чуть ли не первого сентября объявили о наличии двух производственных баз: собственно школы со специальностью радиотелеграфиста-морзиста и шестого судоремонтного завода ВМФ.

Это официально. А по существу через родительский комитет, игравший в образцовой полярнинской школе с «традициями», идущими от тридцатых голов, когда создавался Северный флот, большую роль, была дана установка: кто думает после школы поступать в институт или в военное училище — пусть идут в телеграфисты. Все остальные — шагом арш на завод. Там дадут хорошую, изрядно оплачиваемую рабочую специальность, гарантированное после окончания школы трудоустройство и постановку на квартирную очередь.

Николай безо всяких раздумий выбрал телеграфную стезю, ибо с шестого класса был ярым радиолюбителем и собирался после школы идти на радиотехнический факультет.

Не особенно испугало его и прекращение эксперимента — отмена одиннадцатилетки и производственного обучения с возвращением к традиционной деятельности. Оповещена об этом страна была сразу после отставки Хрущева.

Здесь Николай осознал еще одну традицию власти — от колхозной и фабрично-заводской до высшей, что греется рубиновым светом кремлевских звезд: кто ограничивается заменой хрущевской секретарши на приятно пышнотелую, а иной, с большой властью, занимается в первые годы начальствования крупным реформированием. Так и теперь: кукурузу заменили рапсом, а одиннадцатилетку — десятилеткой.

Правда, на последний переход отвели три года. Получилось так, что Николаем и его сверстниками во всем Союзе одиннадцатилетка завершилась, а год их выпуска из школы совпадал с окончанием ее же десятиклассниками.⁹

Николай особо не заволновался, поскольку учился почти на «отлично», хотя патентованным отличником, кандидатом в медалисты становиться не собирался: отвлекала многогранная деятельность и нелюбовь к зубрежке. Но обеспокоился отец. И когда в самом завершении девятого класса Николай получил паспорт, то Андреян Матвеевич, приняв «на грудь» девятого мая бутылку любимой «старки», привезенной из Мурманска, повел такой разговор:

— ...Вот, Николка, когда будешь оканчивать школу, конкурсы в институты будут удвоенными по сравнению с обычными. Учишься ты хорошо, главное — отменно соображаешь, что главнее оценок в табелях и аттестатах. Но береженого бог бережет. Вне конкурса в институты берут имеющих двухлетний стаж работы...

Чувствовалось, что дэкафовские женщины, озабоченные судьбой своих детей и внуков, оканчивающих школу, обстоятельно рассказали отцу про все правила, были и небылицы поступления в институты.

— ...Я это к чему говорю: ты теперь паспортный, на работу поступать имеешь все права, а у меня помощник, электрик Ваняй Тутышкин подал заявление об увольнении, собрался перебраться на Большую землю — в Псков вроде как. Так что через месяц его отстоя место будет свободным. Давай-ка устраивайся в дэкаф. Я уже с подполковником Зинченкой разговаривал — одобряет.

— А школа как?

— А никак, учись как учился. У вас, старшеклассников, теперь только первая смена, до двух часов. В дэкафе же вторая смена у электриков с четырех. Так что после школы дома пообедаешь, передохнешь минут сто. В свой радиоклуб школьный работать на радиостанции по воскресеньям будешь ходить — опять же до четырех дня и в скользящий выходной¹⁰ хоть целые сутки стучи там телеграфным ключом.

К тому же не перетрудишься; основную работу я делаю в первую смену, тебе же только пройтись по этажам и перегоревшие лампочки заменить, а вечером, если концерт или спектакль случится, нужный свет включить. Электротехнику ты уже лучше меня знаешь, так что с нужными поделками, коль потребуются, сам справишься.

К окладу плюсуй сорок процентов поясных и премиальные, а со следующего года первые десять процентов полярных.#_ftn11  И как раз к получению аттестата будешь иметь ровно два года трудового стажа! Хоть в МГУ поступай или в физтех.

Здесь отец говорил опять-таки с чужих слов, явно озабоченных женских.

— ...Единственно, что этим летом без каникул останешься, но в отпуск следующего года поедете во Дворцы с матерью и ребятами без меня — дэкаф без электрика не оставишь. Как тебе — согласен?

Николай кивнул головой, а отец, крякнув от удовольствия, выпил стопку «старки».

...Так малолюбимый народом Никита Сергеевич вмешался в судьбу Николая, связав ее на пару лет с полярнинским дэкафом. Впрочем, народ любит отдых, награды, водку и девушек, пока они не превратились в ворчащих жен. Властные же лица всегда не в почете. Это Николай хорошо понимал и на Хрущева за его школьный эксперимент никогда зла не держал, памятуя отцовское: все что ни делается — делается к лучшему.

Хозяйство Николая и его хвостатые соседи

¿ Николай сразу почувствовал: он работает в военном учреждении. В день оформления Екатерина Захаровна, работавшая в дэкафе со дня его основания в тридцатых годах, делопроизводительница и завкадрами, протянула ему для ознакомительной подписи приказ о зачислении, где в числе прочих значилась фраза: «Принял торжественное клятвенное обещание согласно проведенному инструктажу».

— А-а кто будет инструктировать, Екатерина Захаровна?

— Твой непосредственный начальник — завхоз.

Николай расписался внизу первой страницы новенькой, пахнущей дерматином и еще чем-то канцелярским трудовой книжки, где в графе места работы стояло «электробудка», а на следующей — запись о приеме на работу и о принятии клятвенного обещания, и пошел искать завхоза.

Михаила Дорофеевича, слегка подвыпившего, он нашел в подсобке Зойки, официально Зои Григорьевны. Тот вел с ней какие-то запутанные разговоры полунамеками.

— Не дам и все! — громко отрезала Зойка.— Мне из-за тебя, Дорофеич, вовсе не улыбается попасть под ревизию. Пошли лучше свою жену в Мурманск — хоть чемодан водки тебе приволочет. Баба здоровая, не надорвется!

Увидев же замершего на пороге полуотворенной двери Николая, заулыбалась:

— А-а, сынок Андреяна. Милости просим. С чем пожаловали?

— Да я к Михал Дорофеичу насчет инструктажа к клятвенному обещанию...

Завхоз, донельзя огорченный отказом кладовщицы, хмуро посмотрел на непрошенного гостя, которого шапочно знал:

— Какие там еще в канцелярии клятвы и обещания Захаровна напридумала? Инструктаж же такой: на работу не опаздывай, содержи электрохозяйство в порядке, чтобы дэкаф не сгорел¹² и...

— ...И не пей смолоду,— расхохоталась Зойка, плотоядно оглядывая фигуру высокого молодого парня,— девушек к себе не води!

Завхоз же, почувствовав перемену настроения кладовщицы, отвально махнув рукой новому электрику, опять начал обещать Зойке манну небесную за четвертинку «злодейки с зеленой наклейкой».

В электробудке его дожидался отец, собираясь домой:

— Оформился?

— Угу. И инструктаж о клятвенном обещании у завхоза получил.

Отец рассмеялся:

— Все еще у Зойки чекушку просит? Ладно, я тебе сегодня с утра полный инструктаж выдал и все показал. Главное, на случай, если я забуду сказать, по приходу в дэкаф спрашивай на вахте у Степановны о мероприятиях на вечер, а если концерт или спектакль и к тебе в электробудку будет кто проситься на пяток минут воспользоваться стаканом — гони, ссылаясь на занятость делами. Кроме, конечно, капитанов третьего ранга и выше. Все, я пошел.

  В части электричества хозяйством Николая был весь дэкаф. Раньше, ходя на дневные и вечерние киносеансы, он знал только наружные летние и внутренние зимние кассы, где покупал билеты, большой зал, где шли фильмы, и смежный с ним танцзал, что находился на пути. И только теперь после многочасового хождения с отцом по зданию осознал его огромность и своеобразную запутанность.

...Прошедшей зимой, знакомясь в городской библиотеке с новыми иллюстрированными и научно-популярными журналами, отметил на стенде свежих поступлений большого формата книгу-альбом по истории архитектуры. Полистал, заинтересовался, сел за стол и читал-рассматривал до закрытия библиотеки. Благо за окнами бушевал ветер с метелью, не хотелось выходить из духмяного тепла читального зала и через весь Новый Полярный и Чертов мост, отворачивая лицо от хлестко бьющего по щекам и носу оледеневшего снега, добираться до дома в начале Старого Полярного по одноэтажной улице имени героического матроса Сивко, хаотично разбросанной по куполообразной гранитной сопке.

Особенно в книге его заинтересовал раздел, посвященный советскому конструктивизму двадцатых — начала тридцатых годов, тон которому задал француз Ле Корбюзье. Он и раньше слышал о конструктивизме. В младших классах — на уроках рисования. Всезнающая Людмила Евгеньевна просвещала на уроках литературы, вроде бы далекой от архитектуры. ...И отец, тоже много чего знавший. Знакомство Николая с образцами конструктивизма от Корбюзье в Москве началось, как ни странно, с запретного во владениях Северного флота напитка.

На Новый год отец всю ночь провел в дэкафе: самое хлопотное для электриков время — с елочными гирляндами, прожекторами и полным освещением всех помещений. Проспав до обеда, начал отмечать наступивший очередной год, то есть достал давно заначенную бутылку «столичной».

Сожалея, что это не «старка», отец наполнил праздничную стопку. Николай до ночи смотрел по телевизору новогодний концерт, проспал до полудни, сейчас собирался на улицу, наевшись испеченных с утра матерью пирогов с палтусом. Задал отцу давно интересовавший его вопрос:

— Что за дом углом вперед на наклейке «столичной»?

— О-о, Николка, в этом доме на первом этаже самый знаменитый в Москве гастроном. Я там был, когда в первый послевоенный отпуск в Калугу ехал. Денег за войну много набежало, так что затоварил — в Калуге-то карточки — два «сидора». Кряхтел пока добрался до Киевского вокзала.

Ты вот намедни про конструктивизм передачу по телевизору смотрел. Так вот этот дом на бутылке — самый настоящий конструктивизм. Смысл же его такой: снаружи — никаких финтифлюшек, голые стены и окна без балконов, зато внутри все для удобства живущих или работающих там людей.

...Через полгода, как обычно, всей семьей поехали в отпуск в калужскую деревню Дворцы, отцову родину. Поскольку мурманский поезд приходил в столицу утром, а калужский отходил ближе к вечеру, приходилось поболее полудня скучать на Киевском вокзале. На этот же раз, услышав по внутренней трансляции объявление от автобусных экскурсиях по Москве, отец сказал Николаю:

— Нечего здесь торчать без дела. Оставим мать с ребятами, а сами прокатимся.

Экскурсия оказалась замечательной. Из нее Николай узнал о столице больше чем до того знал из книг, фильмов и рассказов знающих людей, в том числе одноклассников из коренных москвичей. Обошли весь Кремль, который Никита Сергеевич открыл для посещений. И мимо дома с этикетки «столичной» автобус неспешно проехал, причем экскурсовод назвала его образцом конструктивизма. И еще два-три раза обращала внимание на известные конструктивистские здания столицы.

...Но Николаю больше понравились высотки и другие «сталинские» дома, хотя экскурсоводша, говоря о сталинском ампире, заметила: снаружи они красивы, но квартиры в них самые обычные и темноватые.

  Дэкаф явно относился к архитектурному конструктивизму, единственным образцом которого он был не только в Полярном, но на Северном флоте и вообще в Мурманской области. Как пояснял отец, ближайшие здания этого стиля стоят в Ленинграде...

Как сообразил Николай, прочитав раздел о конструктивизме в тот зимний вечер в городской библиотеке, дэкаф все же не «чистый конструктивизм» — по Корбюзье, ибо фасад здания уже слегка косил под сталинский ампир: башенка справа, чем-то схожая с верхней частью мавзолея Ленина, пара колонн слева и там же двойная двухпролетная лестница парадного входа. Но остальные три стены не имели никаких архитектурных излишеств, а крыша уступами перепадала от трех этажей фасада до одноэтажных частей здания.

Но главное, как понял Николай, прочитав соответствующий раздел в книге-альбоме, в здании дэкафа воплощена главная идея архитекторов-модернистов двадцатых голов: функциональное единство и максимальная автономия (эти слова из просмотренной книги...) всех жизненных удобств здания.

Николай тотчас провел аналогию — это как корабль в открытом море, а еще ближе — стратегическая атомная подлодка, из числа базирующихся неподалеку от Полярного — на 4-й точке¹³, что залегла на полгода на дне Атлантики поближе к Штатам... Соединенным, конечно, не Мексиканским. Как говорится, экипаж бесшумно ходит в спецтапочках, а межконтинентальные ракеты на стреме. Как она поддерживает связь со штабом Северного флота в Североморске и с Генштабом в Москве — этого Николай не знал. Была такая строгая военная тайна, что даже старшеклассники из числа детей адмиралов и каперангов не могли сказать ничего толкового.

Все, конечно, знал матерый радиомичман Алексей Васильевич, но на прямые и косвенные вопросы любознательных школяров отвечал неизменной шуткой: дескать, «Остров сокровищ» и «Детей капитана Гранта» читали? — Бутылку «столичной» распили, записку в донесением в штаб ВМФ засунули, сургучом горлышко припечатали и через аварийную шахту выбросили.

— А ее подобрал случайно оказавшийся рядом «корабль науки»,— некстати сказал Николай, много размышлявший на эту тему.

Алексей Васильевич пристально посмотрел на него, но комментировать не стал, перейдя к теме урока производственной практики: супергетеродинные приемники и их блок-схемы.

...Так и дэкаф, вместивший под одной крышей кабинеты начальства, огромные танцевальный и киноконцертный залы, плавательный бассейн почти что олимпийского формата, лучшую в городе библиотеку, буфет-столовую со своей кухней, паровое отопление с собственной кочегаркой, биллиардную комнату и многочисленные комнаты и комнатушки: служебные, мастерские, кладовые, репетиционные и для занятий детских кружков, смог бы при необходимости полгода самодостаточно простоять-выжить, если бы некая сила заколотила все двери здания...

Во всяком случае съестных припасов из кладовых Зойки и кухни вполне хватило бы. Даже если отрубить кабель подвода в дэкаф электроэнергии, конец которого находился в электробудке Николая, даже если взорвать городскую подстанцию и обесточить весь Полярный, то и здесь выход нашли бы, перебросив времянку из электрокабеля, целая бунта которого занимала угол в подвале-мастерской того же Николая, в соседний флагманский госпиталь, Где предусмотрено автономное электропитание от своего дизеля.

...И это не удивительно. Ведь дэкаф сооружался в тридцатых годах, когда война уже полагалась неизбежной, а Полярный тридцать лет был «столицей» Северного флота. Архитекторы же здания явно взяли за образец крестьянские дома архангельских поморов, в которых под единой крышей также расположено все нужное для жизни: комнаты, печи, мастеровые помещения, хлев для живности с сенниками для ее кормежки, кладовые для людей, баня с парилкой и даже всегда чисто прибранное отхожее место. Такой дом Николай увидел, будучи в гостях у своего дядьки на станции Плесецк. Правда, пожив неделю у дядьки-тетки, так и не увидел свою двоюродную сестру Светлану, работавшую инженером на космодроме Мирный, что неподалеку от Плесецка. Но это было позже, когда Николай уже учился в политехническом институте Тулуповска...

Особой гордостью руководства дэкафа являлась люстра в киноконцертном зале и биллиардный стол. Люстра была лишь чуток уменьшенной копией своей старшей сестры из Большого театра, а стол вывезен в счет репараций из Германии вскоре после окончания войны, изъяв его при «зачистке» берлинской штаб-квартиры адмирала Денница, который, в свою очередь, позаимствовал этот роскошный инструмент из бывшего дворца кайзера Вильгельма Второго.

Когда Николаю приходилось менять лампочки в малой люстре биллиардной комнаты, он расстилал на середине стола половичок из незамызганного брезента, ставил на него стул, а сам снимал ботинки, уважая предмет ближней и дальней истории.

Застав как-то Николая, стоящего на этом столе и стуле и копающимся в люстре, подполковник Зинченко пошутил: «Ты, Андреяныч, сейчас попираешь ногами сразу два рейха: Второй и Третий! Так им, гадам, исключая, конечно, нашу ГДР, и надо».

  Кроме Людмилы Евгеньевны, Николая хвалили учительницы немецкого, химии и биологии. Последняя зауважала его за доклад, от которого все в классе бежали как от чумы, явно из институтской программы: о различии взглядов Дарвина и Ламарка на эволюцию жизни на Земле. Готовясь к докладу, в числе прочих книг и статей в популярных журналах Николай присмотрел, а потом и прочитал только что изданную, переведенную и адаптированную для любознательных юношей работу нобелевского лауреата Конрада Лоренца о коллективном разуме стадных живых существ: от муравьев, термитов и пчел до волков и обезьян. ...И сделал вывод: наиболее слаженно коллективный разум действует у крыс.

Как во всяком портовом городе, Полярный изобиловал корабельными крысами, что в два-три раза крупнее и умнее крыс обычных, что Николай видел на Большой земле в деревне Дворцы и на частносекторной окраине Калуги: там и там проживали со своими семействами его тетки — старшие сестры отца.

К корабельным крысам в Полярном настолько привыкли, что особого внимания на них не обращали, да и они по отношению к людям соблюдали безразличный нейтралитет. Жителей города вполне устраивало то, что крысы эти, в отличие от мышей, держались поодаль жилых мест. Крысы же довольствовались малым и с усмешкой смотрели на холерические попытки городской санэпидемстанции устроить им подставу. Травились только ни в чем не повинные кошки. Кстати и кошки с крысами соблюдали нейтралитет, только вооруженный, как СССР и Япония, во Второй мировой войне — до начала осени сорок пятого года.

Точно также к крысам безразлично относились и все полярнинские жители. Как-то Николай в книжном отделе главного магазина города в Циркульном доме, что рядом со штабом и чуть повыше пирсов второй эскадры подлодок, не торопясь рассматривал книги нового завоза, а у соседнего прилавка с канцтоварами с десяток женщин закупались для своих детей к скорому первому сентября. Как принято у них, одновременно обсуждали сразу в три-четыре голоса все свои насущные дела.

Одна из них, судя по всему, совсем недавно прибывшая в Полярный с Большой земли ужасом запричитала:

— Господи! Да что ж за жизнь здесь у вас? Вчера иду от школы вниз по улице, смотрю: у дома, где травка и какие-то камни, дошколята с подросшими котятами играют. Подошла и чуть в обморок не упала: это не котята, а здоровенные крысы!

На высокой ноте она замолчала, ожидая возмущенного сочувствия, но собеседницы с некоторым удивлением посмотрели на крикунью-паникершу и продолжили интересный разговор об ожидаемом со дня на день завозе в одежный отдел Циркульного магазина женских плащей и польских костюмов...

Даже у моряков к крысам наблюдалось двойственное отношение: на корабле — после натовцев враг номер один, на суше — пусть себе живут.

¿ Раньше, бывая в дэкафе, Николай, ясно дело, ни одной крысы не видел; в присутственных местах те не появляются, не мозолят глаза людям. Их место обитания — удаленные от многолюдства подсобные полу- и просто подвальные помещения. К числу таких в полной мере относились владения Николая: собственно электробудка и — особенно — подвальная склад-мастерская.

С первых дней пребывания в должности Николай стал отличать друг от друга наиболее выдающихся крыс в их большой стае. Некоторым даже стал давать имена. Набегался от излишнего усердия со стремянкой по дэкафу в первый рабочий день, вернулся в электробудку, сел на диван, откинувшись на его спинку, отдыхает Николай. Даже слегка задремал под тихую и спокойную музыку из настенного громкоговорителя, подключенного к городской радиотрансляции. Но недолго дремал: из динамика раздались тревожные ноты половецких плясок из «Князя Игоря» Бородина с сотоварищи, как шутила их учительница музыки Клара Семеновна. Увидев же недоумение в глазах младших школьников, с ученым апломбом выпускницы Ленинградской консерватории — мужа перевели с Балтфлота на Северный — объяснила: Бородин так был увлечен химическими опытами, что за полтора десятка лет так и не сумел дописать оперу, что сделали после его смерти друзья-композиторы: Римский-Корсаков, кстати морской офицер, и другие.

Увлекшись, Клара Семеновна, явно тоскуя по прежней кафедре теории музыки, где она только-только стала доцентом, явно сверх всякой школьной программы стала рассказывать о непревзойденной оркестровке половецких плясок, сделанной в тридцать четвертом году Касьяном Голизовским...

Но здесь приятные воспоминания прервало тихое попискивание, различимое даже на фоне оперного хора. Николай повернул голову направо, в сторону темной — свет там включался по необходимости — половины комнаты с ее сложным электрохозяйством: распределительными и управляющими щитами, кабельными подводками и всем прочим. На порожке, разделявшем половины электробудки, на границе света и темноты сидела очень уж крупная крыса с нехарактерной для ее племени рыже-красной подпалиной на холке. Подняв мордочку вверх и немигающе глядя глазами-бусинками на громкоговоритель, она попискивала явно в такт... Николай никак не мог вспомнить тот музыкальный термин, которым Клара Семеновна называла хоровые всплески женских голосов во второй части половецких плясок.

Крыса отметила внимание к ней Николая и бесшумно ушмыгнула в темноту. Увидев ее же на другой день, окрестил Касьяном. Еще через несколько дней сообразил: Касьян является вожаком ста дэкафовских крыс. Как бы сказал здесь Шерлок Холмс: сработало дедуктивное мышление. Знакомя Николая с электрохозяйством дэкафа, отец рассказывал и о всяких тонкостях, в частности, что в здании существует перекос фаз, то есть от ближней к дэкафу трансформаторной подстанции ко вводному кабелю в электробудку поступает трехфазное 380/220 вольт¹⁴ напряжение, которое на распределительном щите «расщепляется» на двухфазное, обычное двестидвадцативольтовое, которое может сниматься с любых двух из трех вводных фаз.

Когда при строительстве здания проектируют разводку электросети, как хорошо понимал Николай, то рассчитывают равномерную загрузку всех трех фаз вводного кабеля. Но дэкаф был столь древен и много раз за свое существование достраивался и менял обветшалую электропроводку на новую, что изначальная разводка ушла в небытие. Отсюда случился и перекос фаз.

Поскольку же это внешне ни на чем не сказывалось в жизни дэкафа, то это никого не интересовало.

— Вот смотри,— отец подошел в щитовой части электробудки к месту, где через отверстие в полу на уровень человеческого роста до плеча по стене поднимался толстый вводной кабель,— конец кабеля освобожден от стальной оплетки, фазные провода разведены в стороны и болтами наглухо принайтованы к трем голым медным шинам, которые закреплены снизу на фарфоровых изоляторах и упираются в распределительный щит. На ощупь шины теплые: хотя они и толстые, а в ширину, как видишь, в пол-ладони, но все равно греются градусов до тридцати пяти. Но не сами по себе, а от тепла контактов соединения с двух сторон.

Теперь потрогай пальцем каждую из фазных шин. Постарайся другими не попасть на последнюю. Не бойся, электрик не должен бояться, но всегда имеет в виду: где безопасно, а где тряхнет. Главное, чтобы ладони сухими были.

...Действительно, две фазные шины тепловаты на ощупь, а левая немного погорячее.

— Вот это и есть перекос фаз в действии,— ухмыльнулся отец,— крысы наши на шинах греются, но когда свет в электробудке горит, они сами спрыгивают на пол и уходят в свои норы. Пол под разводными щитами, как видишь, песчаный — по требованиям техники безопасности.

Действительно, как убедился впоследствии Николай, входя по прибытии на работу и включая свет в жилой части электробудки,— на каждой из трех медных шин сидело и блаженствовало по одной крысе: непременно Касьян на «перекошенной» самой теплой.

«Та-а-к,— подтвердил свою прежнюю догадку Николай,— Касьян у них вожак, а две другие — адъютанты.

В подвальном же складе-мастерской крысы обитали в дальнем углу, где стены из вырубленного гранита даже не были оштукатурены, а сам угол был завален старыми осветительными для сцены прибамбасами: прожекторами, софитами и прочим хламом. Когда Николай, пригибаясь, входил в подвал и включал свет, то крысы, гремя хрустким железом софитов и прожекторов, исчезали из вида в свои здешние норы.

...Уже через пару недель Николай настолько привык к своим соседям, что даже зауважал крыс за их дисциплинированность. Главное — они не бегали под ногами и не забирались на его рабочие столы — в электробудке и в подвальной мастерской. Заболеть желтухой от крысиного присутствия он не опасался, ибо переболел боткинской болезнью еще в пятом классе, когда семья проживала на маяке острова Большой Олений, а он в интернате при школе.

«Живи и жить давай другим»¹⁵, как часто цитировала какого-то старого поэта всезнающая Людмила Евгеньевна.