СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ РАССКАЗ Александр Миронов печатался в сборнике калужских писателей, посвященном 55-летию ВОВ, в журналах: «Костер», «Ясная Поляна», «Крестьянка», «Работница», «Роман-журнал ХХI век», «Пограничник», «Воин России» (проза, стихи), «Молодая гвардия», «Аврора», «Клуб» (стихи); в альманахе «ЛитРос»; в газетах: «Литературная Россия», «Сударушка», «Русская земля» (Москва), «Московский железнодорожник»; в сборниках лауреатов лит. конкурса им. В. М. Шукшина «Светлые души» (1999 и 2007 гг.). Награжден дипломом литературного форума «Ковдория». Лауреат «Литературной Вена 2010» (стихи). Лауреат Конкурса журнала «Чайка» (США) (проза). Вышла в свет книга детских рассказов «Увеличительное стеклышко» (изд-во «Золотая Аллея» г. Калуга. Автор журнала «Приокские зори».

В коридоре перед залом заседания сельсовета на стульях сидят трое. Две старухи и старик.

Старухи в поношенных плюшевых курточках, в длинных юбках, на ногах у одной — вельветовые полуботинки, у дру­гой — суконные ботики. Обе в выцветших старых платках, повязан­ных домиком.

Старик большой, сидит прямо, ладони скрестив на суковатой палке. Он в резиновых сапогах, в серых штанах, на колене — четырехугольная заплата. На старом военном кителе, по случаю прихо­да к властям, висят медали: «За отвагу» и две юбилейные. Старик хмур, задумчив и безучастен.

Старухи негромко о чем-то перего­вариваются.

Скрипит дверь зала заседания, и на пороге появляется мужчина лет сорока.

— Фофонцева, заходи! — говорит он хрипловатым баском.

Старуха в ботиках встает, одергивает куртку, поправляет платочек на голове и, бросив прощальный взгляд на собеседницу, семенящим шажком проходит в зал. Мужчина прикрыл за ней дверь.

Председатель, молодой человек лет двадцати семи, в костюме, при галстуке, в белой сорочке, сидит за большим столом, покрытым зеленым ситцем. Он строг, старается держаться официально, перед ним бумаги и ручка. Радом с ним женщина, примерно его возраста, и тоже строго одета.

— Фофонцева Татьяна Яковлевна? — спрашивает председательствующий.

— Нешто, Алеша, ты меня не признал? — удивляется, остановившись у порога, посетительница. Худенькое, потемневшее от ста­рости лицо ее кривится в смущении.

— Хм,— произносит в замешательстве Алеша.— Давай, баба Таня, так договоримся. Мы сейчас с тобой как на суде. Мы судим тебя за самогоноварение. Поэтому мы будем судьями, а ты подсудимой. Поняла?

Баба Таня согласно кивает головой, серые концы платка, как козли­ная борода, мелко трясутся под подбородком.

— Вот и хорошо. А теперь подойди сюда, на середину,— председательствующий указал рукой перед столом.

Старуха повинуется.

К Алеше с правой стороны подсел мужчина, который приглашал самогонщицу в зал. Он одет легко, по-летнему, в светлую рубаху с расстегнутым воротником. Держит себя степенно, важно.

— Итак, начнем заседание,— сказал председательствующий. Члены комиссии согласно кивают головами.

— Татьяна Яковлевна, вы, конечно, поняли, зачем мы вас вызвали?

— Дык, это, зачем?..

Алеша удивленно дернул головой и усмехнулся.

— Ты что, баба Таня, не поняла? Я же сказал, что мы будем вас сейчас судить за самогоноварение. С самогонкой тебя, то есть вас, застукали? Застукали. Пять литров изъяли? Изъяли.

Старуха согласно трясет «бородой».

— Отняли, Алеша, отняли... Всю зиму скапливала.

Члены комиссии оживились. Блондинка, сидевшая с левой стороны от председателя, записала ответ «подсудимой».

— Ты... Вы...

Никак Алеша не может настроиться на официаль­ный тон. Смущенно кохыкнул в кулак и начал по-простому:

— Ты, баба Таня, слыхала о законе по борьбе с самогоноварением? Слыхала, я тебя спрашиваю?

Молчание. Старушка тужится что-то припомнить или сформулировать ответ половчее, но не может. Руки ей мешают, она их прячет то за спину, то сцепливает пальцы впереди себя. Наконец руки поймали уголки платка и успокоились.

— Ты что, баба Таня, с луны свалилась? Он уж второй год как в силу вошел, а ты будто бы и не знаешь. Знаешь, что есть такой за­кон?

— Верно, касатик, кажись, был. Про строгости слыхивала...

— Ну вот, закон знаешь, слыхала, а почему нарушаешь?

— Чего?..

— Указ, говорю, почему нарушаешь?

Старуха переминается с ноги на ногу.

— Дэк это... нужда, Алешенька.

— Какая еще нужда? По нужде самогон гонишь?

— Эдак, эдак,— поспешно соглашается старушка.— Водка-то, эвон какая стала дорогущая. Где ж ее напасешься?

— А ты что, гулянки часто устраиваешь?

Алеша обводит смеющимися глазами своих коллег. Те снисходи­тельно улыбаются.

— Дык кажную весну и осень. Веселюсь, а то и плачу. Жисть-то вишь какая веселая,— баба Таня кончиком платка смахнула слезу.— Ты, Алеша, рази сам не понимаешь? Нужда, я говорю, будь она неладна... Кто ж без ентого дела что делать будет мне? Э-э...— махнула рукой.

— Ну, можно и за деньги.

— Конечно, можно. Почему нельзя? И за деньги можно. Так не хотят. Кто счас за деньги работает? Деньги мало кто берет. Им, говорят, подавай счас жидкую валюту. Да оно ма­ленько подешевше с самогоночкой... Этот раз Проша вспахал огород, выпил баночку, а от денег отказался. Разве мне плохо?.. Спасибо тебе, Про­хор Игнатич! Хороший ты человек. И пашешь ладно.

Старушка кланяется мужчине, сидящему с правой стороны от Алеши.

— Ты, бабка, того, этого... не сваливай тут на личности,— ворчит Про­хор Игнатьевич, нахмурив густые выгоревшие на солнце белесые брови.

— Дык я что, касатик,— забеспокоилась бабка.— Я ж не со злом. Я ж тебя хвалю. Ты сердобольный, Проша. И пьешь мало, и денег не берешь. Другие...

— Ты зачем сюда пришла, бабка? — повысил голос «касатик», краснея.

— Дык это... вызывали. За самогонку, поди...

Старушка пригнула испуганно голову и заводила уголком платка по лицу, казалось, еще немного, и она заплачет.

— Вот и отвечай. Следующий раз будешь знать, кого угощать,— ворчит Прохор.

— Дык это старый Михей, паразит,— всхлипнула она без слез.— Пить пьет, а как помочь чево попросишь, не может. Не дала ему похмелиться... Да и то человек не по злобе сболтанул. Во хмелю был. Он сам здесь,— кивает на двери.— Пришел каяться. И старуха Настасея с ним. Ох, и шибко она его ругала. Ох, и ругала... Обещает своей самогонкой вернуть мне за туе, что у меня отняли...

Члены комиссии засмеялись. Старуха сконфуженно осеклась и подалась к столу.

— Тю! Че я трекаю? Вы не слушайте меня, старую дуру... Вы уж это,— вытянутой рукой показала на двери,— им ниче не говорите. Ладно?

— Ладно, ладно, бабка. Прикуси язык,— буркнул Прохор.

Блондинка наклонилась к председателю, и что-то негромко ска­зала ему. Тот одобрительно кивнул головой.

— Татьяна Яковлевна,— обратилась она к бабке.— Возьмите стул, присядьте.

— Вот спасибо, деточки,— обрадовалась старушка, засуетилась. Взяла стул у стены и поставила его на то место, где только что стояла. Села, облегченно вздохнула.— Ноги-т совсем, язви их, худы стали...

— Татьяна Яковлевна, вы о деле бы говорили. О том, о чем вас спрашивают. Лишнего не надо,— сказала женщина тоном учительницы младших классов.

На вид она была привлекательной, аккуратнень­кой, с розовыми губками, располагала к себе. Благодаря ее присутствию старушка чувствовала себя несколько приободреннее.

— И о Прохоре Игнатьевиче ничего го­ворить не надо. Мы его знаем. Он человек положительный,— добавила она.

— Этак, этак,— одобрительно кивает старуха.— Проша парень хороший, ничего не скажешь. Кабы все такими были, в совхозе жить легче было бы. Его только кликни, он завсегда. Доброй души человек и денег не берет...

— Слушай бабка, перестань меня дергать! — возмутился Про­ша, заерзав на стуле.— О деле давай.

— А я че? — стушевалась Татьяна Яковлевна и стала оправды­ваться.— И я о деле. Нешто я не понимаю?.. И самогоночку я че, для плохих людей делаю? И она у меня чистая, без табака. Не для себя, а для дела. Когда нужда при­прет, чтоб способней было... Вон, в прошлый месяц, помнишь, Вале­рия Марковна, я к тебе приходила в правление? Насчет боровка, подложить его надо было...

 — Помню, Татьяна Яковлевна,— кивнула женщина в ответ в не­котором смущении.— Но поймите меня. Не могла я тогда дать вам ветеринара. Занят он был. Так вы уж не обессудьте.

— Да будет, будет,— отмахнулась старуха маленькой ручкой.— Бог с тобой. Я не в обиде. Я Костратыча и так потом сыскала. На ферме подкараулила. Тоже говорил, некогда. А когда сказала, что самогоночкой попотчую, пришел, уважил. Во-от...

«Во-от» сказала ласково, с таким значением, словно всякое к себе участие восприни­мала как божескую милость.

— Это, значит, вы Антона Калистратовича пьяным напоили?

— Бог с тобой, касатушка. Он много не пьет. Он только два ста­канчика выпил, когда кастрировать пошел. Да два после. И всего-то... А денег не взял. Да-а. А чтоб пьяным?.. Не-ет. Он не шатался. Он сам говорил, что ему некогда, все на ферму торопился.

— Понятно,— раздумчиво проговорила Валерия Марковна.

— Нет, ты не сумлевайся, касатушка. Он мужик хороший. К нему только подход нужен. А без ентого дела какой подход? Он, как Про­ша...— сказала и осеклась под горящим от негодования взглядом Про­хора, казалось, еще немного и он бабку отматерит.

— Баба Таня, ты нам толком можешь объяснить, почему ты стала самогонщицей,— спрашивает председатель, скрывая усмешку.

— Ну-у, это, почитай, у нас сызмальства,— заулыбалась баба Таня, оголив ряд мелких зубов.— Я еще, помню, вот такусенькой была, своему деду ее делать пособляла. Я ему, помню, щепу ношу, а он в кастрюльке бражку парит...

— Баба Таня, ты нам об истории самогоноварения не рассказы­вай. Мы и без твоей лекции кое-что смыслим в этом деле, ну и прочее... Ты конкретно, о себе. Почему ты взялась за производство этого зелья? Ведь ты закон нарушила.

— Дык, Алеша, касатик, куда ж я без нее? Она мне и огород пашет и дрова возит. А не будь у меня ее, хоть ложись да поми­рай...— всхлипнула.— Это когда я работала в совхозе, то совхоз мне мал-мальски помогал, жить можно было. А теперь все, я — отрезанный ломоть. Это ладно ты в энженерах ходишь, своей бабке бесплатно помогаешь. А мне кто? Одна как перст осталась! — У старухи заслезились глаза, голос задрожал.— Сама работать боле не могу. Пенсии 32 рубля 42 копеечки. Попробуй, поживи...

— Ладно, баба Таня,— остановил Алеша старухины причита­ния,— нам все ясно.— Посмотрел на членов комиссии, те согласно кивнули головами.— Ты выйди сейчас в коридор, посиди там. А мы посовещаемся. Иди.

Старушка со вздохами поднялась и, вытирая концами платка глаза, засеменила к двери, постукивая резиновой подошвой суконных боти­ков.

Минуты через три-четыре самогонщицу вновь пригласили в зал заседаний.

За столом стояли Алеша и Валерия Марковна. Председательствующий, держа перед собой лист бумаги, судейским голосом зачитывал решение:

— Заслушав дело о нарушении Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 16.05.85 года «О мерах по усилению борьбы против пьянства, алкоголизма и самогоноварения» товарищем Фофонцевой Т. Я., неработающая, пенсионерка, беспартийная, русская, два класса образования, комиссия по борьбе с пьянством и самогоно­варением постановляет...

Старуха замерла. Глаза расширились, губы заметно подрагивают. На лице страх и ожидание.

— ...За нарушение Указа гражданке Фофонцевой Т. Я. вынести общественный выговор.— Председатель положил на стол лист и доба­вил, не снижая официальной тональности в голосе: — Данное решение, если вы, Татьяна Яковлевна, с ним не согласны, можете обжаловать в нашем сельском совете.

— Ой! — радостно воскликнула старушка.— Что ты, что ты! Я согласная. Дай вам Бог всем здоровья...

Ее темное лицо осветилось счастливой улыбкой, и она, бедная, засуетилась вокруг стула, на котором до этого сидела, раскла­ниваясь на две стороны, то Алеше и Валерии Марковне, то Прохору, стоявшему за ней.

— Вот спасибо-то!.. Вот спасибо-о!.. А меня-то как напугали... Мне ж сказали, чтоб я готовила двести рублев. А я... А где б я их взяла?

— Татьяна Яковлевна,— остановила радостные причитания стару­хи Валерия Марковна, постучав казанками пальцев по столу.— Мы вас на первый случай решили пока предупредить, то есть объявить выговор.

— Вот хорошо-то...

— Но,— повысила она голос до строгости,— если вы еще раз по­падетесь, мы вас оштрафуем. Поняли?

— А как же, че тут не понять?.. Штраф худо. Штраф совсем плохо. А выговор ничо, выговор можно... Не-ет. Больше я Михею и на понюх не дам. Паразит, натерпелась сколько...

— Иди, баба Таня, иди,— потянул ее за курточку Прохор.

— Ага, ага, пошла,— согласно затрясла та "бородой", подаваясь к двери.

Но, взявшись за дверную ручку, вдруг обернулась и, глядя на Алешу ласково, робко спросила:

— А это, самогоночку мне вернуть нельзя? Нет?..

— Ты что, бабка?! — удивленно воскликнул молодой человек и со стоном проговорил:

— Иди, иди ради Бога отсюда!

— Иду,— перекрестилась старушка.— Иду. Это я так... Жалко, вот и спросила... Эх-хе. Опять пять рублев тратить. Где дрожжи брать? Сахар куда-то подевался. Вот беда-то...— бормотала она, выходя из зала.— И што за жисть?..

Александр Миронов(пос. Товарково Калужской обл.)