ОТ ВОЛГИ ДО АМУРА: СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА ПОВОЛЖЬЯ И СИБИРИ  Раздел ведут Сергей Лебедев и Сергей Прохоров   Николай Николаевич ЕРЕМИН родился 26 июля 1943 года в городе Свободном, Амурской области. Окончил Медицинский институт в Красноярске и Литературный им. А. М. Горь­кого в Москве. Член СП СССР с 1981 г. и Союза российских писателей с 1991 г. Выпустил в свет собрание сочинений в пяти томах. Свежие публикации — в журнале «Вертикаль» Валерия Сдобнякова (г. Нижний Новгород, выпуск № 35, 2012 г.), в «Журнале ПОэтов» Константина Кедрова (г. Москва, № 8, 2012 г.), в журнале «Флорида» Александра Росина (№ 10, 2012 г., г. Майами), в журнале «Доля» Валерия Басырова (Симферополь № 4(43), 2012 г., в журнале «День и ночь» Марины Саввиных (№ 5, 2012 г., г. Красноярск). Лауреат премий «Хинган» и «Нефритовый Будда» (За стихи, переведенные на китайский язык Хэ Суншанем).

ВСЕМ ПО БАРАБАНУ

Увы, я родился немым.

Случилось это в военном 1943-м году в прекрасном сибирском городе Абаканске. Помню, в один из праздничных дней моего рождения по городу, как бы специально, кто-то развесил плакаты: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» А по радио мальчик-невидимка пел про веселого барабанщика.

Песня мне очень понравилась. Мой папа, включив радио погромче, маршировал по комнате в такт барабанным ударам и подпевал:

 «Мы шли под грохот канонады,

 Мы смерти смотрели в лицо.

 Вперед продвигались отряды

 Спартаковцев, смелых бойцов.

 Средь нас был юный барабанщик,

 В атаку он шел впереди

 С веселым другом барабаном,

 С огнем большевистским в груди...

 Однажды ночью на привале

 Он песню веселую пел,

 Но, пулей вражеской сраженный,

 Допеть до конца не успел.

 Промчались годы боевые,

 Закончился славный поход.

 Погиб наш юный барабанщик,

 Но песня о нем не умрет!»

Помню, как я заплакал после слов «Погиб наш юный барабанщик». Мне стало жалко юного барабанщика, потому что мы жили в бараке на улице Спартаковцев, и барабанщик вполне мог быть одним из моих многочисленных друзей.

Мне захотелось, чтобы у меня тоже был барабан и чтобы я научился на нем барабанить, и чтобы все мои друзья слушали, как я хорошо барабаню, и маршировали бы вместе со мною и с папой.

Мой папа был контужен на фронте, комиссован и как инвалид работал плотником в вагонном депо станции Абаканск.

Я был немым, но не глухим, и все слышал. И хорошо слышал, как однажды в наш барак пришли какие-то люди и арестовали моего папу за то, что он рассказал на работе анекдот про Сталина.

Папу посадили в тюрьму, маму выслали на Дальний Восток, а меня определили в интернат для глухонемых.

В интернате я очень плохо засыпал по ночам. Тогда ко мне подходила старая воспитательница тетя Мотя, садилась на табуретку у моего изголовья, гладила меня по голове и пела мне песню:

«Белое море, красный пароход.

Сяду, поеду на Дальний Восток.

На Дальнем Востоке пушки гремят,

Белые солдатики убитые лежат...

Мама будет плакать, плакать и рыдать,

А папа поедет на фронт воевать...

Дайте мне подушку, дайте мне кровать,

Сяду на лягушку, поеду воевать!»

Я представлял маму на Дальнем Востоке, вспоминал папу и засыпал.

В интернате меня приняли в пионеры, повязали на грудь красный галстук и научили играть на барабане. Во время торжеств я всегда стоял у красного знамени, барабан на груди, левая рука с барабанными палочками опущена, правая поднята в салюте над головой. А вокруг меня хор воспитателей пел песню про барабанщика.

Но я уже не плакал. Мне уже не жалко было веселого барабанщика, жалко было папу и маму, но к этой жалости я привык.

Когда мне в 1953-м году исполнилось десять лет, Сталин умер, и про него стало можно рассказывать анекдоты. Тогда моего папу выпустили из тюрьмы, а маме разрешили вернуться в прекрасный наш город Абаканск.

Встреча с родителями в вестибюле интерната была настолько для меня неожиданной и радостной, что я закричал:

— Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! — и таким образом избавился от немоты.

— Это чудо! — сказала, обнимая меня, моя мама. — Слава Богу!

— Никакое это не чудо,— сказал, обнимая меня, папа.— Просто в интернате очень хорошие врачи, и они вылечили нашего мальчика, ведь, правда, сынок?

— Да,— сказал я,— здесь очень хорошие врачи! — и надел на грудь барабан, и стал отбивать торжественный марш.

На дробь барабана сбежался весь интернат. Все радовались за нас, и поскольку я уже не был немым, меня отпустили, и стали мы жить все вместе в прежнем бараке на улице Спартаковцев.

Мама устроилась уборщицей в школу, куда я стал ходить в третий класс. Папу на прежнюю работу в депо плотником не взяли, и он стал работать могильщиком на кладбище Бадалык.

Жили мы хорошо.

В те годы много людей умирало, и никто из родственников умершего не скупился на похороны, у всех по давней русской традиции было кое-что отложено «на черный день». Так что, можно сказать, в Абаканске были сплошные черные дни. А про белые ночи я тогда еще ничего не знал.

Иногда папа брал меня на кладбище, и там я познакомился с художником-графиком Петром Ивановичем, который на мраморной полированной надгробной плите при помощи молотка и острого закаленного гвоздя высекал портреты умерших.

— Что стоишь, глазеешь? — сказал однажды мне Петр Иванович.— Вот тебе фотография, вот инструмент, попробуй, чем зря время терять.

Я попробовал, и у меня получилось! Да так похоже...

— Как живой! — похвалил Петр Иванович.— Чуток подправлю, и порядок. Вот тебе три рубля за работу.

Три рубля!

Это были деньги.

Сто граммов конфет подушечек стоили десять копеек.

И я почувствовал, как хорошо быть богатым человеком.

Родители поощряли мое занятие.

— Все-таки помощь семье,— говорила мама и забирала у меня заработанные деньги.— Мал еще деньгами распоряжаться. Не думай, что от них одно добро, зла не меньше!

И действительно, чем больше мой отец зарабатывал, тем больше пропивал с могильщиками или в одиночку. Каждый день приходил он с работы пьяным, оправдываясь, что пьет из-за старой фронтовой контузии, вызывающей у него постоянные сильные головные боли. Ругался с мамой все чаще и чаще из-за каждого пустяка и однажды во время очередного скандала умер от разрыва сердца.

Я окончил школу и, освобожденный от службы в армии из-за плоскостопия, занял его рабочее место на кладбище.

И поклялся над могилой отца: никогда в жизни не выпивать!

И сдержал свою клятву.

Можно сказать с уверенностью, что я — единственный трезвенник в Абаканске, поскольку непьющих у нас в городе нет. Все вокруг пьют, веселя душу свою.

Вот и Петр Иванович умер, хлебнув технического спирта...

А я сижу на его табуретке перед мраморной плитой у входа на кладбище и высекаю очередной портрет...

А умершие все богаче, все круче, все авторитетнее. А памятники все дороже, все вычурнее, а портреты все крупнее...

И, в конце концов, решил я поставить свое дело на широкую ногу. Прошелся по художественным школам, отобрал десять молодых одаренных парней, обучил их графическому мастерству, заставил свою маму окончить курсы бухгалтеров, заказал печать, открыл счет в банке, зарегистрировал ООО «Мрамор» — и дело пошло.

Деньги делают деньги, а я — свободный частный предприниматель — руковожу процессом.

 А как построил себе трехэтажный коттедж и переехал туда с мамой из барака на собственном мерседесе, так стал подумывать о женитьбе.

Вокруг молодые преуспевающие бизнесмены по саунам да по ночным клубам счастья своего ищут. А я не такой. Женский контингент этих заведений хорошо известен — жадные вертихвостки...

Мне же хочется, чтобы невеста моя была и умной, и красивой, и верной, и хозяйственной, и доброй, и страстной, когда надо, короче, и женой и любовницей одновременно.

Этакой сказочной Василисой прекрасной.

Только где ее возьмешь?

Пораскинул я мозгами и придумал. Решил организовать духовное общество под названием «Взаимный интерес» при областной библиотеке, чтобы приходили туда, кто хочет, пели, стихи читали, раскрывали свои таланты, данные от Бога, разговоры вели, чай с конфетами и печеньем пили...

Директор библиотеки ухватилась за мою идею.

Организовал я рекламу на радио, телевидении, в газетах и в журналах — и надежды мои полностью оправдались!

Она возникла на третьем музыкально-поэтическом вечере.

Назвалась Татьяной.

Красавица, умница, стихи пишет, на гитаре играет, музыку сочиняет — и поет, да как поет! — ангельским детским голосочком. Закроешь глаза — и кажется, что ты опять маленький мальчик, и не можешь уснуть, а хочется, и откуда-то с высоких радужных небес доносится до тебя колыбельная песня, не песня, а мечта воплощенная, и бередит она сердце твое, и волнует, заставляет учащенно биться, а потом нежно успокаивает...

И влюбился я в Татьяну.

И провели мы с нею несколько белых ночей среди цветущей черемухи, и ответила она мне полной взаимностью.

Так что на радостях срочно купил я оборудование для музыкальной студии, разместил его на третьем этаже своего коттеджа, пригласил Татьяну и сказал:

— Вот, дарю тебе! Чтобы ты записала здесь первый альбом своих песен.

И пока мы в обществе музыкантов, аранжировщиков и прочих деятелей искусства записывали диск, чувства наши окрепли, и решили мы пожениться.

С тех пор и живем, общие песни поем, новые альбомы в свет выпускаем.

Было дело, благотворительный концерт для сотрудников интерната глухонемых мы дали, а потом для учеников и преподавателей школы, где я учился и где мама моя уборщицей работала.

Успех — не передать словами.

А когда родился у нас маленький Алик и встал на ноги, купил я всем членам нашей дружной семьи по барабану.

Ходим мы втроем по зеленому лугу около коттеджа, смеемся, прикалываемся, стучим в барабаны и горланим песню о веселом барабанщике...

А мама моя сидит в сторонке на кресле-качалке, на коленях барабан и барабанные палочки держит и потихонечку плачет, глядя на нас...

Старенькая она уже.

Николай Еремин  (г. Красноярск)