СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ПРОЗА  Евгения Михайловна Курганова (Костина) родилась в Москве, окончила филологический факультет МГПУ им. Ленина по специальности русский язык (литература), долгое время работала в ТАСС. Первые рассказы опубликовала в газете «Московские новости». Печаталась в альманахах «Московский Парнас», «Лесной орех», «Ясноцвет», в болгарской газете «Есенински булевард» (приложение к газете «Литература и общество»), в литературном журнале «Страна и мы», в сборнике «Вечерами у балкона». Выпустила книги: «Люблю и верю» и «Снежный вальс». Член МГО Союза писателей России.

ШЛЯПКА

Море. Я люблю его с первой встречи. Мы с мамой едем в поезде. Маленькое купе, душно. И вдруг мама говорит: «Посмотри, это — море».

Носом прижимаюсь к окну и сначала вижу маленькую голубую полоску, которая, постепенно увеличиваясь, заполняет собой все пространство.

Приехав, оставив вещи в номере гостиницы, мы бежим к нему, теплому, ласковому, что-то шепотом говорящему. Заходя в воду, ты ощущаешь ее нежность, качаясь на волнах, чувствуешь себя маленькой девочкой на руках у мамы. На душе тихо, спокойно.

Но были и штормовые дни. Море как бы предупреждало: «Я не всегда спокойное». Его грозный рык показывал всю силу природы, которую, как бы человек не хотел, приручить не сможет.

Сейчас я приехала к морю в конце бархатного сезона. После болезни. Врачи сказали, что мне очень полезен морской воздух, в отличие от солнца. И все свободное время я старалась прово­дить на пляже. Курортный сезон закончился. Народу осталось мало. Большинство разъехалось по домам. Поэтому на пару средних лет, гуляющую вдоль берега, я сразу обратила внимание. Женщина в длинной пляжной юбке, в легкой кофте, когда же море бурлило, она накидывала шаль. А на голове у нее была нелепая соломенная шляпка с лентами и цветами. Мужчина довольно статный, в летнем брючном костюме. Пройдя вдоль берега до мыса, пара заворачивала за него, где их не было видно. Я же продолжала сидеть в шезлонге и смотреть на море.

Через несколько дней он уехал. Женщина же продолжала по инерции ходить вдоль берега, за­ходила за мыс. С каменным лицом глядя на море, она его не видела и не слышала. Было заметно, что мысли ее с тем, кто уехал. Вскоре уехала и она.

Мне захотелось пройти их дорогой. День был прохладный, моросил мелкий дождь. Я завернула за мыс и увидела небольшой пляж. В центре — шезлонг, а над ним — сломанный навес от солнца, и к нему прикреплена ее шляпка.

Ленты растрепались и бились на ветру, вытягивались, как руки, в струну. Было впечатление, что они просят не оставлять шляпку одну. Мокрые вылинявшие цветы плакали. А серый будничный день завершал картину одиночества. Это вызвало у меня в душе чувство грусти и сострадания по несостоявшейся любви. На сломанном шесте соломенная шляпка — жест отчаяния. И я подумала: как же бережно мы должны относиться к чувствам других, не играть ими. А море, вторя мне, тихо билось у моих ног, своим успокаивая шепотом.

ЧАСЫ ЖИЗНИ

Пожилая женщина сидела возле окна и смотрела на улицу. С возрастом ей стало все тяжелее выходить из квартиры. Дети приезжают по выходным дням, стараются звонить каждый день. С друзьями теперь она общается только по телефону. Беседы с ними чаще всего сводились к разговорам об их болезнях, и это вызывало у нее легкую грусть. Теперь интересы женщины сузились до жизни за окном, общения с котом Прошей и боя старинных настенных часов.

Сколько Мария Викторовна их помнила, они всегда висели в ее комнате и отбивали каждый час. И это мешало, но родители не соглашались перенести их в гостиную. Так они учили дочь, как им казалось, ценить время. Постепенно та привыкла к бою, иногда даже не замечая его.

С годами звук стал более степенным. Сами же часы своим видом придавали комнате солидность, какое-то благородство. Друзья, приходя в гости, всегда говорили: «Какой у Вас антиквариат! Это же здорово!». Собираясь на празднование Нового года в ее доме, они поднимали бокалы с шампанским под ее собственные «куранты».

Время шло, дети разъехались, друзья с каждым годом становились тяжелее на подъем, встречи происходили все реже. В бое часов теперь слышался лишь скрип старости. Но пожилая женщина не обращала на это внимание. Она жила воспоминаниями. Эти «куранты» объединили в себе годы ее жизни. Годы, когда все бурлило и звало ее за пределы квартиры. И под их бой она заново проживала это...

Марии Викторовне не было скучно, она не замечала, что время идет вперед, прошлое всегда было с ней.

Старая женщина жила памятью собственных лет, а бой часов только отбивал их вехи.

УШЛА В НОЧЬ

Проходя по площади трех вокзалов, Юля заметила нищенку, сидевшую на мешке со своим небольшим скарбом и неумело просящую милостыню. Она не приставала, не липла к про­хожим, как другие. Остановившись, Юлька увидела ее неухоженное, плохо вымытое лицо, с остатками былой красоты, копну спутанных, наполовину седых волос.

В детстве мама часто говорила: «Давать легче, чем просить». Она запомнила это на всю жизнь. Подойдя к женщине, дав ей немного денег, приглядевшись, узнала в ней Ленку, свою подругу, по ее необыкновенным черным глазам. Раньше они напоминали южную ночь, теперь потускнели, и обрамляла их сеть мелких морщин. Лишь по ним еще можно было узнать подругу. В юности девушки вместе работали и очень дружили.

Лена — дочь генерала, жила на Фрунзенской набережной, в большой квартире. Принимали там ее друзей неохотно, со словами: «Опять Ленка привела свой плебс». Мать Лены из обычной семьи, но старалась, доказать всем, что является дамой из высшего общества. Она не могла простить дочери, что та вышла замуж за простого парня. А Ленка — черноглазая красавица с длинными волосами до плеч, добрая, готовая прийти каждому из друзей на помощь.

После окончания института их с мужем отправили в командировку, в Алжир. Оказалось, при посольстве не было русской школы, и дочку пришлось оставить с бабушкой. Девочка и Лена очень скучали. Слез было много. Но работа есть работа, пришлось ехать. После отъезда родители с ней долго не виделись.

— Подруга, привет, как я рада, что снова с тобой встретилась!

Повернув к Юле лицо измученной жизнью женщины, она насторожилась, как человек давно не слышавший нормальных, добрых слов в свой адрес. Но постепенно лицо разгладилось, появилось подобие улыбки.

— Юлька, ты?!

— Узнала.

— Да. Ты правду говоришь, что рада видеть? Меня теперь стараются не замечать бывшие дру­зья и даже переходят на другую сторону дороги.

Нервная гримаса пробежала по ее лицу.

— Знаешь, давай пойдем куда-нибудь, посидим, поболтаем. Хочешь, пойдем ко мне. Познакомлю с мужем, с сыном.

— Не надо. Посидим мы здесь, меня теперь в приличные места не пускают. Да и твои не поймут, ведь они не знают, как много нас с тобой связывает. Скидываемся пополам, и ты идешь в Макдональдс, бомжей туда не пускают, купишь чего-нибудь поесть, да еще несколько бутылочек пива — и это будет настоящий наш праздник.

Юля быстро сбегала и купила все, что было сказано. И вот, расстелив газету на скамейке, разложив на ней продовольственный запас, они разговорились.

— Мы с мужем пробыли в Алжире четыре года. Все было хорошо, только очень скучали по дочери. Свободное время, помимо работы, проводили, знакомясь со страной, посещали прекрасные места, изучали нравы местного населения. На это ушел год. А потом у нас началась ужасная тоска по Родине, по дочери, по друзьям. В году два месяца отпуска — это так мало, чтобы объяснить малышке, что самое главное — это она, постараться окунуться в ее детские проблемы и постараться разъяснить ей, что если бы не работа, я от нее никуда бы не уехала.

— Ты же знаешь, что мой муж никогда не был особенно компанейским человеком. А тогда, оставаясь вечерами вдвоем, в чужой стране, вывести его куда-нибудь было очень тяжело. Постепенно, для веселья, мы стали брать бутылочку вина, а потом — что-нибудь и покрепче. Мы не заметили, как пристрастились к выпивке.

Лена, глубоко вздохнув, замолчала. Около них остановилось такси, высадив пассажиров, помчалось дальше. Немного передохнув, подруга продолжила:

— Когда вернулись домой, нас ждало разочарование: дочь радовалась подаркам больше, чем родителям. Девочке было уже двенадцать лет. Бабушка приложила все усилия, чтобы мы для ребенка стали чужими людьми. Через шесть лет умер муж. Я из АПН перешла в «Правду», там платили больше.

По моей просьбе Катька устроилась к нам на работу, но долго дочь не задержалась, из-за скверного характера. После потери мужа, я стала больше выпивать. Понимаю, сама виновата, слабохарактерная. Чувствовала, что опускаюсь, но ничего не могла сделать. На работе коллектив был недружный. Звонила тебе, но ты взяла отпуск на полгода и уехала жить к свекрови. Дома меня окружали чужие люди, которые во всем попрекали, не стараясь помочь. Катя договорилась с бабушкой, что та перепишет квартиру на нее, а когда старухи не стало, дочь выгнала меня из дома.

Да не жалей меня, я сейчас более счастливая, чем раньше. Моя совесть чиста. Мной никто не помыкает. Я не вижу перекошенного от злости лица дочери. Она же понимает, как и все остальные, что поступила со мной по-свински. Нормальные люди, такие как ты, видят во мне человека. Ты, Юлька, осталась такая же, как и была, ведь тебя считали на работе не от мира сего. Ты во всех и во всем всегда видела только хорошее. За это я и люблю тебя. Давай выпьем.

Выпили, посидели, вспомнили бывших друзей. Вечерело. Юля стала уговаривать подругу переночевать у нее.

— Хорошо, — сказала Лена, — только вот тебе деньги, купи шоколадку сыну. Так не пойду.

Вернувшись с шоколадкой, Юля не увидела подруги. Она ушла. Ушла в ночь...

Евгения Курганова (г. Москва)