ОТ ВОЛГИ ДО АМУРА: СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА ПОВОЛЖЬЯ И СИБИРИ. Раздел ведут Сергей Лебедев и Сергей Прохоров. 

(Главы из повести «Мой отец — офицер»)

Глава 3. Хлеба созрели

Дарья прибиралась в избе. Вымыла некрашеные полы с песком, отскоблила столешницу до белизны и принялась наводить блеск на образах. Седобородый Николай Чудотворец смотрел на нее с отцовской нежностью. Скоро жатва, и она старалась, что-бы к самому ответственному этапу крестьянского земледельческого труда в избе было празднично, светло и чисто. С особенным тщанием и любовью убиралась Дарья в переднем углу. Икона Святителя Николая, хотя и не очень богатая, в медном окладе, но особо ею почиталась, потому как была передана матерью вместе с преданием, которое запомнилось Дарье на всю жизнь.

Как-то мать Дарьи, будучи еще молодицей, отправилась на раннюю службу в Варнавинский монастырь. А деревня Бархатиха находится километрах в тридцати от Варнавина на противоположном берегу Ветлуги. Дорога, которая ведет на речную переправу к монастырю, петляет по лесистому берегу среди сосновых и еловых зарослей. По ней-то в то утро под пересвист ранних пташек, под свои девичьи думы и шла к переправе мать Дарьи.

Где-то на полпути, из лесу неожиданно выскочил страшный мужик, загородив дорогу. Был он космат и грязен. Испугалась девушка и стала горячо молиться: «Отче Николае, помоги!». После первых слов произнесенной молитвы, из леса вышел небольшого роста седенький старичок с палкой в руке. Взмахнул своей палкой в сторону лиходея, а девушке говорит: «Не бойся ничего, раба Божья, ступай дальше на молебен». Глянул косматый мужик на старичка, отшатнулся. А обращаясь к ней, сказал, зловеще сверкнув глазами из-под косматых бровей: «Ну, девонька, моли Бога и своего заступника святого, а то бы...». После этого скрылся в лесу. Старичок, а это был не кто иной, как Николай Угодник, тоже пропал, как и не было его...

Дарья чистила икону, вспоминая сейчас о случившемся с матерью чуде. Невольно всплакнув, смахнула слезу и горячо прошептала молитву.

В 1934 году колхоз «Красная звезда» не имел ни одного трактора. Все работы в поле выполнялись вручную силами новоявленных колхозников. На правлении колхоза было принято решение по указке из района о начале жатвы в понедельник. Но на собрании колхозники воспротивились, долго шумели, говорили, что это не по-божески, что так дело не пойдет, если нарушать старые обычаи крестьянской жизни. Председатель до хрипоты спорил с ними, говорил, что попов давно прогнали, и хватит цепляться за темноту и суеверие, которые тянутся со времен староверов. Но крестьяне стояли на своем, и председатель предупредил, что завтра поедет в Варнавин за уполномоченным.

Но к вечеру другого дня председатель вернулся один и сказал, что жатву колхозники начнут в субботу, но всех зачинщиков смуты он возьмет на заметку. Крестьяне в ответ ему только смеялись и говорили, что наши-то ветлужские леса местами будут пострашней сибирских, потому и бояться им нечего.

Издавна к началу жатвы ветлужские крестьяне относились со всей серьезностью. Ведь жатва — один из самых ответственных этапов крестьянского труда. Считалось, что зажинать надо только в «легкие» дни. А это — вторник, четверг или суббота. Иногда — воскресенье.

— Ну, в субботу, так в субботу,— сказал вечером за столом отец, принеся эту новость с собрания.

— Ты, Сано, не спеши, когда резать-то будешь,— продолжал Николай,— режь со скольжением, вроде как пилишь. Сжатые стебли отделяй от стоячих. А левую-то руку поднимай вверх и клади на подготовленную вязку.

Саша уже год, как колхозник, всякую работу ему приходилось выполнять. Да и с серпом знаком не понаслышке. Но работал этим изогнутым ножом с рукояткой пока на небольших делянках: при уборке полеглых колосьев или когда помогал матери в огороде. А теперь предстояла большая, трудная крестьянская страда. Хлеба созрели, и всем миром выходит деревня на толоку. Так называли совместную работу в поле.

И сейчас, слушая отца, ему казалось, что он эту работу знает и сумеет жать не хуже взрослых. Но что такое целый день работать серпом, он еще мало себе представлял. Не приходилось ему участвовать раньше в большой жатве.

— Рано-то в первый день все равно не пойдем. После обеда,— отозвалась мать, ставя на стол варево.

«Я уж и яиц наварила с собой в поле-то. А как без них. Начнем немного, потом все вместе поедим, а шелуху разбросим по загону, чтоб вновь выросла рожь».

«Оно, конечно, Дарья, дедовских обрядов может забывать и нельзя, да только приедет уполномоченный на жатву, он ведь не даст нам особенно расхолаживаться. И то хорошо, что не в понедельник начнем. А уж первые колосья ты, Сано, принеси домой. Поставим перед иконой. Нам ведь на поле-то не позволят оставить пожинальную бороду. Все, сказывал председатель, до последнего колоска государству сдадим».

В старину крестьяне Югаров на каждом поле оставляли несжатым пучок колосьев, его называли пожинальной бородой и предназначали Илье-пророку, покровителю деревни. Для этого стебли свивали жгутом, а колосья втаптывали в землю. Затем сверху клали кусок хлеба, посыпанного солью. При этом женщина — крестьянка приговаривала:

Вот тебе, Илья, борода,

Расти овес на прок,

Корми доброго коня.

На смену языческим крестьянским обрядам пришли уполномоченные районного Заготзерна. Пришли со своей агротехникой и могучим желанием стать хозяевами природы. И не стало сельского хозяйства. Перестал крестьянин верить в свою силу, а пошел на поводу у одержимых комиссаров, устраивавших пресловутый рай на земле под названием «коммунизм».

Но пятнадцатилетнему колхознику Саше Лебедеву завтра выходить на свою первую взрослую жатву. И работать он будет не за коммунизм, а за трудодни, что бы помочь отцу и матери в их нелегкой крестьянской жизни.

— Товарищи колхозники, молебнов совершать не будем. Кончилось время слепого повиновения религии. Долой попов, даешь свободный колхозный труд! — с таких слов начал свое выступление районный уполномоченный.

Потом он долго говорил о том, что единоличный труд под царским игом превратил крестьян в рабов империализма. Только коллективизация дает крестьянам безбедную и сытую жизнь...

Слушал его Николай, и с горечью вспоминал свое кирпичное ремесло, которое пришлось оставить. И все из-за того, что коллективизация превратила его в наемного работника, отучила от земли и от этого доходного промысла. Пропал интерес к труду. А сколько изгнали лучших хлеборобов с наших полей? Сколько искалечила человеческих судеб, душ и погубила человеческих жизней эта насильственная коллективизация?

Пока сохранились, но бездействуют из-за отсутствия у крестьян зерна многие водяные и ветряные мельницы, маслобойни. Продолжает угасать кустарный крестьянский промысел. Говорят в народе, что по району не работают многие заводы сухой перегонки древесины. Владельцы их давно в Сибири.

Вернулись недавно в деревню Василий и Павел Соловьевы, уходившие на заработки. Работали на дегтярне, заработок был приличный. Но образованный государством леспромхоз заменил кооперативную артель, заработки резко упали, да и сама работа вроде и та, а вроде и не та. Приехали братья в деревню, но в колхоз не захотели вступать, посмотрев на то, что стало с отцовским хозяйством. И решив, что так будет лучше для них, уехали в кадровые рабочие Варнавинского леспромхоза.

— На основании имеющихся успехов в работе колхозов района, особенно в связи с распределением доходов от урожая прошлого года, партия призывает развернуть работу по дальнейшему вовлечению бедняков и середняков-единоличников в колхозы. Сделаем все, чтобы наш край стал краем сплошной коллективизации! — закончил свое выступление уполномоченный.

После первого дня почина, в который вышли в поле после обеда, к жатве приступали рано — часов в шесть, по холодку. Пучок ржи сжимался левой рукой, захватывался серпом, перегибался и подрезался. Пучки соединялись в тяжелые снопы, а из них ставили ставушки, непроницаемые для дождя. Работа монотонная, утомительная, внаклонку и тяжелая.

Солнце обжигало горячими лучами спину, по лицу тек ручьями пот. Уже неделю Саня работает на жатве. Крестьяне стараются закончить жатву как можно быстрее. Полтора трудодня записывалось каждому колхознику за сжатые двенадцать соток ржаного поля.

И не до песен уже, про которые говорила мать, когда собирались они сегодня рано утром в поле. «Раньше-то, бывало, по молодости, по дороге на работу, да и обратно, пели специальные песни, в которых обращались к зерну», — говорила Дарья, и пела низким голосом:

«И говорило, и говорило Ржаное жито

Не хочу я в поле стояти,

Не хочу я колосом махати,

А хочу я во пучок завязаться,

В засеку ложиться,

А чтоб меня ржаное жито —

Во пучок связали

Из меня рожь выбирали»

Мать долго смотрела в окно на утреннюю деревенскую дорогу, на кур, копошащихся в ее пыли, на крытые дощаником избы. Вдоль по всей улице росли высокие березы, шелестевшие ветками от слабого августовского ветерка. Что она думала, где была в своих мыслях, Саша не понял. Только улыбнувшись и поправив платок, она негромко добавила:

 — Саня, закончишь жатву, да пойдешь с поля, ты серп-то оберни былинками ржи. Голых серпов домой носить нельзя. Урожая не будет.

Сегодня, когда он вышел на улицу и пошел в поле, дорогу ему перебежала младшая дочь Михаила Соловьева — Валентина. От внезапности он даже вначале остановился, как вкопанный. И сразу вспомнил отцовы слова о том, что если кто пересечет дорогу на жатву, считается плохой приметой — руку обрежешь.

Потому он сегодня весь день резал серпом очень аккуратно, и вдруг услышал голос Пашки Воронова.

— Саня, гляди, что я нашел,— Пашка протягивал к нему руку с медным крестом. Вдруг острая боль пронзила левую руку Саши. Из глаз брызнули слезы. Колосья ржи свисали из левой руки багровыми кистями. Рукав рубахи на поднятой руке был окрашен красным цветом до самого локтя. Из ровного разреза под большим пальцем кровь хлестала фонтаном. Отбросив серп, Саша зажал рану правой рукой. К нему уже бежала мать, срывая с головы платок.

— Ох, ты горе мое луковое! Давай скорее руку»,— подбежав, Дарья крепко завязала платком рану.— Пашка, беги скорее кровавника нарви,— крикнула запыхавшаяся Дарья. Тот опрометью бросился к дороге, около которой белел головками тысячелистник. Пашка с силой рвал его за упругие стебли, вдыхая разливающийся полевой запах горькой травы. И горько стало ему самому, и нахлынули слезы от набежавшей жалости к товарищу.

— Держи, тетя Дарья,— сунул он ей охапку пахучего тысячелистника и отврнулся. Дарья сорвала со стеблей листья и стала крепко разминать их в своих больших крестьянских ладонях. Осторожно сняла платок с руки Александра и на кровоточащую рану наложила получившуюся кашицу. Снова крепко забинтовала ладонь сыну. Потом взяла его за порезанную ладонь большим и указательным пальцем правой руки, крепко сжала и проговорила заговор: «Дерн дерись, земля крепись, а ты кровь у раба Александра уймись».

Дарья повторила заговор три раза, отплевываясь после каждого в правую сторону. Посмотрела на Пашку и спросила:

— Теперь понимаешь, почему эта трава называется «кровавник»? Да потому, что даже в поле, где и не очень чисто, раны быстро заживают, если на них приложить тысячелистник.

Мать велела сыну идти домой. Она сама сказала бригадиру о случившемся несчастье, бригадир недовольно пробурчал, назвав Саню криворуким, но в трудодень записал все, что было сжато парнишкой в этот день.

Саша не хотел уходить, хотя почувствовал, что руку начало «дергать», боль стала разливаться вверх от пораненной ладони.

— Да не больно, мама, я работать смогу,— пытался он уговорить мать не отправлять его домой.

— Молчи уж, работник. Твоя жатва на этом поле закончилась.

Через неделю рана поджила, видно тысячелистник и вправду обладал чудодейственной силой, и Саша снова вышел на работу. Но жатва в колхозе заканчивалась. Пришлось ему возить снопы на ригу, молотить зерно, свозить его в амбар.

Всю жизнь оставшийся на левой ладони шрам от пореза напоминал ему о жаркой жатве в августе, о колхозной юности, о нелегкой крестьянской доле. Вспоминая, Александр каждый раз с благодарностью думал о матери — простой ветлужской крестьянке, мудрой и молчаливой женщине, которой пришлось многое пережить, постоянно находясь в трудах и заботах.

Как поздно мы порой замечаем, что не хватает рядом близких и родных людей. Только время спешит вперед, делая зарубки в нашей памяти, какие мы делаем в лесу, чтобы не заблудиться. Благодарность к родным и близким людям, которые любили и понимали нас, как никто другой, молча прощали нам все обиды, горькие слова, жалели нас и желали добра — это те зарубки, которые не позволяют нам забывать прошлого.

Глава 4. Рыбаки Ветлуги

Дорога жирно чавкала под усталыми, расползающимися копытами лошади. Нудно моросил мелкий сентябрьский дождь. Лошадь не слушалась, часто останавливалась перевести дух. Да и сам Александр выбился из сил, рука нехотя поднималась и падала плетью, надоело понукать и подгонять лошадь вожжами. Смеркалось. Деревенские избы медленно, вдоль улицы двигались навстречу подводе. И вдруг лошадь фыркнула несколько раз и, откинув уши, уставилась с удивлением на выплывающий из дождя знакомый дом. Она резво ускорила свой ход.

Да и Александр внезапно ощутил всем своим телом тепло родного уюта. Даже хлебный дух почувствовал. И на него как будто дохнул жар из печи в родительском доме. Вот еще немного на горку и ему улыбнулись слабо светящиеся окна дома. Значит, не ложились, ждут его.

Сегодня он припозднился. До дождя не успели перевезти весь выкопанный картофель с поля, пришлось месить грязь. Бригадир за каждым мешком, за каждой картофелиной следил. Тщательно пересчитывал мешки в подводе, а потом после окончания перевозки, снова все проверил и пересчитал в хранилище.

— А что вы хотите? В нашем сельсовете безобразное отставание с картофелепоставками»,— кричал он на колхозников.— Вы свою личную картошку вместо того, чтобы сдавать, как положено на государственные склады, прячете в погребах. Чего ждете? Чтобы милиция по дворам пошла? Так хоть с колхозного поля без потерь все свезем на склад.

Почти два года прошло с того дня, когда 7 декабря 1934 года для городского населения отменили продовольственные карточки на хлеб, муку и крупу. И в колхозах немного жизнь улучшилась. Но борьба ВКП (б) по выполнению зернопоставок не ослабевала. Продолжались репрессивные меры против единоличников. Нарушители закона о зернопоставках приговаривались к лишению свободы, к принудительным работам.

В деревне шутили: «Прикончилась жизнь слезная — новая пошла колхозная». Правда, были и свои положительные моменты. В Горкинской школе начал работать агротехнический кружок, в котором обучали крестьянскую молодежь близлежащих деревень. В числе первых Александр был принят на учебу, которую через полгода закончил.

А сегодня, когда он, нагрузив полную телегу, повез последний воз, на картофельное поле приехал председатель. Остановил, посмотрел на него внимательно и по-отечески. Потом сказал, что в селе Богородское организуются от Варнавинской МТС курсы трактористов. От каждого колхоза Горкинского сельсовета будет направлено по одному человеку.

— Ты, Лебедев, парень грамотный, шесть классов закончил да курсы агротехников, вот и решили на заседании правления послать тебя учиться на тракториста в Богородское. Поедешь в следующем году, когда тебе восемнадцать стукнет» — огорошил Александра председатель. Но в душе парня такая волна поднялась!

Вот и торопился Саша домой. Знал, что отец тоже будет рад этому известию. Такая новость дорогого стоит. Семья получала взрослого кормильца с серьезной профессией. Хоть Лебедевы и работали в колхозе втроем, но если бы не огород, на трудодни вряд ли обеспечивались питанием. Все забирало государство от колхозов, а по трудодням совсем нечего было распределять.

Шел сентябрь 1936 года. Еще весной, в конце марта был совершен большой арктический перелет из СССР в Америку. Водопьянов, Махоткин, Фарих своим подвигом прославляли мощь Советского Союза, а на Пленумах ЦК ВКП (б) сетовали на то, «что мало расстреливаем». Борьба с голодом в стране сводилась к ужесточению, к репрессиям и чистке от «врагов народа».

При создании машинотракторных станций ставилась задача по оказанию помощи колхозам и единоличникам: технической, агрономической и ветеринарной. А основная задача — проводить в деревне партийную линию по искоренению кулаков, как класса.

Всех этих премудростей классовой борьбы деревенский парень Саня Лебедев не ведал. Он просто радовался тому, что его первого в Югарах посылают учиться на тракториста.

— Саня, да ты вымок до самых костей. Разболокайся скорее, да на печку греться,— встретила его мать в сенях,— Николай, распрягай лошадь. Видишь, Саня-то совсем обессилел.

Переодевшись в сухую одежду, Александр присел к столу. Мать подала ему ломоть хлеба, картошки, соленых грибов. Уже перебравшись на печь, он сквозь сон почувствовал, что под бок к нему приткнулся Миша. «Большой уже,— подумал Саня,— В ноябре девять стукнет. Завтра расскажу ему про то, что сказал председатель. И матери с отцом все поведаю».

Наступил ноябрь. В двадцатых числах начались морозы. И довольно крепкие, ночью опускалась температура до минус десяти и ниже. На Ветлуге в заводях появилась ледяная корка. А с первым осенним льдом в конце ноября, иногда гораздо ранее санного пути, начинается самый главный лов рыбы — неводный. Все количество рыбы, пойманное весной, летом и ранней осенью ничтожно в сравнении количеством, добываемым в это время неводами ветлужских рыбаков. Именно поздней осенью и зимой. А летом рыбу ловили мало, потому что сельскохозяйственные работы, естественно, занимали все летнее время, дорогое для крестьянина.

Николай Лебедев был настоящим неводчиком. Оканчивались работы на полях, и он собирал югаровских мужиков на ловлю рыбы. Ловили рыбу на артельных началах. А объединялись в артель по двум причинам: во-первых, для лова рыбы неводом, а особенно зимой, требуется немало участников; во-вторых, изготовление рыболовных снастей было накладным делом для одного. В артель привлекалось до десяти-двенадцати человек.

— Сано, завтра собирайся со мной на Ветлугу. Двое рыбаков в артели и рыбы будет больше при разделе улова. Иван-то свою рыбу в Поляки повезет, а мы для себя будем стараться,— отец сидел на лавке, в руках его ловко ныряла деревянная игла. Он в последний раз проверял невод и завязывал на нем прорехи обыкновенным рыбачьим узлом.

Этому ремеслу — вязать сети — Александр был обучен с самого детства и мог вязать не хуже отца. Многим югаровским мальчишкам зимой вязал он наметки — большие сетчатые кошели. Их прикрепляли на трехсаженные шесты и ловили рыбу, опуская с берега.

Утром Николай запряг лошадь, погрузил невод на телегу, в которую посадил Александра с Иваном. На вторую телегу уселись мужики и всей артелью двинулись к реке. Бодрил небольшой морозец. Лошадью правил брат Иван, Александр сидел, привалившись на груду невода.

Год назад брат вернулся из Красной Армии. За прошедший год успел жениться, и теперь жил самостоятельно в деревне Поляки, которая находилась километрах в двух от Югаров. Иван много интересного рассказывал Александру после возвращения из армии. И про военную технику, и про службу, и про жизнь в других местах Советского Союза. Внимательно слушал Саня про армейский устав, про караульную службу, про чистоту в казармах. А такие слова, как тир, парикмахерская, буфет он впервые в жизни услышал от брата.

— Так что, Саня, не бойся, Красная Армия сделает из тебя грамотного, твердого бойца. Главное — слушаться отцов-командиров, и служить тебе, братка, будет не трудно. Такими словами почти всегда заканчивал рассказы Иван о своей армейской службе.

— Ну, мужики, с Богом. Пусть помогает Он нам сегодня»,— Николай, идя рядом с подводой, похлопал Александра по плечу,— Вот у нас сегодня Сано обрыбиться должен. Как-никак впервой ему невод придется тягать. Хватит удочками баловаться, пора и бережника попробовать. Настоящего рыбного промысла почувствуй, сынок.

Выехав на берег, распрягли лошадей. Сняли невод с телеги. Привязали за один конец бережник (тяга у невода от берегового крыла). Прикрепили его за кол, вбитый в землю, чтобы ненароком не стянуло в реку при заводе сети. Невод с ходовым кодолом уложили в лодку, Николай сел на весла. Двое артельщиков запрыгнули за ним, оттолкнув ее от берега. Невод, точно сам собою, начал сползать за лодкой в воду. Артельщики поправляли и сбрасывали сеть за борт.

Мокрые поплавки ныряли и вновь показывались над водой. Николай молча и сосредоточенно греб против течения. Ему давно известна каждая зацепина на дне, всякий подводный камень. Артельщики изредка переругивались. Вот опущено правое крыло и лодка поворачивает поперек течения. Сбрасывают мотню, лодка делает полукруг на середине реки и направляется по течению к берегу. Пошло в воду левое крыло. Пристают к тому же месту на берегу.

Здесь мужики подхватили ходовой кодол от правого крыла, из лодки на берег выпрыгивает Николай, за ним артельщики, и начинается самая трудная работа. Рыбаки, ухватившись за оба кодола, тащат невод. Пятясь, выволакивают на берег его мокрые крылья, обвешанные водорослями.

— Кажись, есть, есть рыбка-то! — весело кричат рыбаки. И Саша чувствует, как исходящие от них азарт, напряженность и веселость передаются ему. Он еще сильнее упирается, передвигая ноги. И вдруг становиться видно, что в полукруге, обозначенном поплавками невода, бьется и переливается серебристое и живое ветлужское богатство. Рыбы столько, что невод встает, как вкопанный. Артельщики прикладывают последние силы, но он — ни с места. Веревки впиваются в ладони и звенят, как натянутые струны. Переругиваясь, они кричат, не в силах вытащить на берег мотню.

— Пудов двадцать будет! А щука-то что делает, ведь повыпрыгивает вся!.

— Черти, невод порвем! — надрывая голос, кричит Николай и в азарте прыгает в это серебряное, бьющее хвостами, хлюпающее жабрами рыбное царство. Отталкивая плавающие осколки льда руками, он начинает сузьгой (сачок большого размера) выбрасывать рыбу на берег в запорошенную снегом траву. Еще трое рыбаков следуют его примеру. Вчетвером они орудуют сачками, стоя по пояс в ледяной воде.

— Сано, разводи костер! Мужики, подтягивайте невод! Как пойдет, тяните без остановки на берег! — кричит Николай, не чувствуя в азартной работе обжигающего холода ветлужской воды.

Большая гора рыбы на берегу трепещет хвостами, шевелится и растет. Рыбы, как никогда, много — здесь и окунь, и лещ, и щука, и извивающиеся черными телами сомы.

Александр натаскал хвороста, запалил костер. Наконец, мужики выволокли невод с оставшейся рыбой. Ото всех идет пар, тяжело дыша, они собираются вокруг костра. Николай с мужиками, работавшими в воде, раздеваются догола. На них набрасывают сухую одежду, мешки, приготовленные для рыбы, и пропускают к самому жару костра. Саня подбрасывает охапку валежника, пламя жарко поднимается вверх. От сохнущей одежды поднимается пар, пахнущий рыбой и рекой.

— Вот, Сано, и обрыбился ты. Богат нынче улов! Пудов пятьдесят будет,— Николай оглядел ворох рыбы.— Одним разом, конечно, все не увезти. Придется еще две подводы запрягать. На сегодня шабаш мужики. Завтра тоню другим неводом сделаем — побольше. Бог даст, еще возьмем рыбки-то. А там уж по льду будем ловить.

Всю осень и зиму Александр работал в рыбацкой артели. Зимой особенно тяжело дается рыба. На холоде и ветру приходится прорубать лед, собирать рыбу.

На середине Ветлуги прорубали большую прорубь — мойну, в которую опускали невод. Во всю длину невода, поперек реки, в нескольких местах, в виде овала делали небольшие проруби. Шестом протаскивали сеть подо льдом. У берега, там, где по расчету, должны сойтись оба крыла, прорубали другую мойну и здесь вытягивали весь невод.

Александру навсегда запомнился, конечно, тот осенний лов неводом, когда отец, стоя в ледяной воде, выбрасывал сузьгой на берег рыбу. И он всю жизнь восхищался отчаянным поступком отца, который, не раздумывая, бросился в ледяную воду Ветлуги ради общего дела.

 «Героев не надо искать на стороне, герои рядом с нами. Может быть, даже наши родные. Так же, как в студеную воду кинулся отец, любой из нас бросится на спасение своих детей, родителей, близких нам людей. Только готовность к этому надо воспитывать в себе повседневной любовью и бережным отношением друг к другу»,— порой думал Александр, вспоминая тот ноябрьский мороз и смелый поступок отца.

Глава 5. Первый тракторист

Ноябрь 1937 года выдался холодным. Уже с пятого ноября ударили настоящие морозы, и даже днем температура не поднималась выше минус восьми градусов. Александр, которому два месяца назад исполнилось восемнадцать лет, уезжал, как и обещал председатель колхоза, на курсы трактористов в село Богородское. Дарья напекла сыну в дорогу кокурок — пресных булочек, сварила десяток яиц, отрезала кусок рыбного пирога. Все это она сложила Александру в дорожную холщевую сумку. Перекрестив Александра, Дарья долго смотрела вслед мужу и сыну, которые шли по замерзшей деревенской улице. Николай решил проводить сына до почтового тракта, и Дарья, глядя на широкие спины родных ей до боли мужчин, думала о том, что по стати сын мало чем отличается от отца. Правда, Николай был немного повыше шедшего рядом с ним сына.

— Ну, Сано, мог ли я когда-то и помыслить, что мой сын будет учиться на тракториста? И что станешь ты первым трактористом в наших Югарах?» — отец по-прежнему, как в детстве, звал его Сано. От этого у Александра что-то защемило в груди, жаль было уезжать из дома. Еще никогда в своей жизни не приходилось ему надолго покидать родительский дом. И хотя в Богородском жила родная тетка, Матрена Киселева, сестра матери, но взгрустнулось ему не на шутку.

Николай понял настроение сына, тепло, по-отечески обнял его за плечи.

— Вот что, сынок, ты уже не малой, а жизнь она не только в Югарах. Повидал я ее в Петрограде, на военной службе в Семеновском полку. Много хороших людей на свете, их и держись. Не спасет Бог тебя и от дурных людей, умей только различить — кто тебе добра желает, а кто только так, лишь бы что-нибудь получить от тебя. В общем, ступай в жизнь, Сано. А мы будем тебя ждать.

Вскоре подошла колхозная подвода, Александр ловко запрыгнул в нее, помахал отцу рукой. И телега с ним и еще двумя такими же молодыми парнями из деревень Антониха и Поспелиха скрылась за ельником.

Тетка встретила Александра приветливо. Двоюродные братья Михаил и Иван сразу же сказали, что спать он будет с ними на полатях. В первый же вечер повели его на посиделки, но Александр, по скромности своей, весь вечер просидел молча. Старшему Михаилу было двадцать три года, и он только этой осенью вернулся из Красной Армии. Еще не успел нагуляться, поэтому и тянул Александра на вечерки. И хотя младшему Ивану было всего-то двенадцать, но он неотступно повсюду сопровождал старшего брата. И на вечерки ходил вместе с ним.

Через два дня началась учеба на курсах трактористов в МТС. Первое, что бросилось в глаза Александру, когда он входил на территорию станции — большой плакат, вывешенный над крыльцом школы трактористов. В верхней части плаката были изображены крестьянки, жнущие рожь серпами, а под ними волны бескрайнего хлебного поля, по которому шел комбайн с молодым парнем за штурвалом. Обе эти картины разделяло красное полотнище, по которому белыми буквами шла броская надпись: «РУКАМИ РАНЬШЕ РОЖЬ ЖАЛИ, ТЕПЕРЬ КОМБАЙНЫ ЗАШАГАЛИ!».

Вновь прибывших на учебу молодых колхозников Варнавинского района встречал директор МТС Павел Егорович Павлов, который был родом из города Чкаловска. Когда начался митинг, из уст в уста передавали крестьянские парни то, что они узнали о своем директоре от работавших на станции трактористов. А был он сверстником и другом знаменитого на всю страну летчика Валерия Чкалова.

Ребята молча слушали немного хрипловатый, но полный оптимизма голос директора.

— Большим достижением для вас, молодых колхозников, является организация в пределах нашего Варнавинского района машинотракторной станции. Вокруг ее организации сейчас развертывается ожесточенная классовая борьба. Единоличники, которые еще остались в деревнях, видят, что МТС ускорит перевод деревни на социалистические рельсы. Они выдумывают всякие небылицы. Но мы построим МТС наперекор всем врагам. Сейчас наша МТС оснащена двадцатью четырьмя тракторами колесниками, но уже следующей весной мы ждем пополнения, в том числе и гусеничных тракторов. Вы становитесь первыми трактористами в районе. Успехов в труде и в колхозном строительстве ждет от вас товарищ Сталин.

После первых же дней учебы на курсах прикипел Александр всей своей крестьянской душой к трактору. Особенно на практических занятиях по вождению и изучению устройства двигателя. Помыть детали, покопаться в моторе, а позже и самому проехаться на колесном «Фордзоне» — о чем еще мог мечтать деревенский парень. И все ему хотелось быстрее узнать и освоить. И увлекшись новым делом, он все свое природное упрямство направил на желание выучить то, что не довелось узнать за школьной партой. Страсть к изучению и овладению трактором поглотила все помыслы и чувства Александра. Ни о каких вечерках и посиделках не было и мысли. И как не подбивал его Михаил по вечерам идти на деревенские гулянки, Александр всегда отнекивался, объясняя это своей усталостью на занятиях. А сам читал книги, которые выдавали на курсах.

— Трактор «Фордзон» самый распространенный в мире»,— курсанты внимательно слушают преподавателя в учебном классе,— «поэтому и был он выбран в качестве прототипа нашего «Путиловца». Выпускается он на крупнейшем машиностроительном предприятии «Красный Путиловец» города Ленинграда. Задние колеса трактора — ведущие, а передние — направляющие. Поэтому задние колеса намного больше и мощнее передних. Основное назначение трактора — работа с плугом и другими сельскохозяйственными прицепами.

А зима 1938 года на ветлужскую землю пришла с обильными снегами и трескучими и морозами. Дорога по селу проходила между высоких сугробов, как по снежному коридору. Но и они начали дружно таять с приходом весеннего тепла. Время учебы пролетело незаметно. Пришла пора практических занятий в поле. Вот здесь-то и узнал Александр вместе с остальными деревенскими парнями, что такое настоящая работа тракториста. Несладко пришлось молодым колхозникам при практическом освоении тогда еще несовершенной техники. А техника эта казалась тяжелой даже для них, рано познавших крестьянский труд. Здесь и пригодились природная сметливость и мужицкая хитрость Александра. Они-то и научили его упреждать поломки, которые частенько случались на тракторе. Чуть остановка — он сразу с тряпкой и ключом к мотору: протереть, подвинтить, закрепить, смазать.

И вот начались занятия в поле. В начале апреля учились курсанты МТС на полях Богородского колхоза пахать и боронить. Однажды, далеко от села, у Александра в поле поломался трактор. Он внимательно осмотрел двигатель, коробку передач, задний мост и понял, что здесь ему с поломкой не справиться. Сняв деталь, в мешке через вспаханное поле потащил ее в МТС. Ну, а потом обратно, по этому же полю за многие километры.

Незадолго до окончания курсов, кроме «Путиловца», пришлось курсантам осваивать еще один тип колесного трактора — СХТЗ-15/30. В начале тридцатых годов вступили в строй Сталинградский и Харьковский тракторостроительные заводы, которые и выпускали для подъема механизации сельского хозяйства трактор с этой маркой. Несколько штук поступили в МТС. Работать на нем было нисколько не легче, чем на «Путиловце». Заводился он вручную, причем очень долго. Трактористы, острые на язык, тут же придумали новую расшифровку аббревиатуры ХТЗ — «хрен трактор заведешь».

Учеба на курсах трактористов подошла к завершению. Александр вместе с другими курсантами сдал экзамен по материальной части тракторов «Путиловец» и СХТЗ-15/30, по агротехнике вспашки, посева, уборки. Впереди остались практические экзамены по качеству вспашки и боронования.

Апрель почти на исходе. Весна. Настоящая, теплая. Днем воздух прогревается до двадцати градусов тепла. Деревня в это время года преображается. На березах, стоявших всю зиму белыми истуканами вдоль деревенской дороги, появились первые листочки. И как будто зеленой кисеей, украшенной бахромой сережек, оделись они, встречая погожие солнечные деньки. В палисадниках — цветение, благоухание.

Нарушая деревенскую тишину металлическим грохотом и стуком, проехали четыре трактора улицей села Богородского, и остановились на краю невспаханного поля. Сегодня предстоял, пожалуй, самый ответственный экзамен для ребят из Горкинского сельсовета. А все потому, что в Богородское приехал Петр Федорович Кузнецов, который работал в Варнавинской МТС со дня основания. А теперь он был назначен руководить тракторной бригадой на территории Горкинского сельсовета, а значит и нынешние выпускники богородских курсов уже входили в ее состав.

— Ну, давай, Александр Лебедев, покажи, чему ты научился за полгода учебы. А то родители ждут — не дождутся первого тракториста в Югарах,— почему-то к нему первому обратился Кузнецов.— Не тушуйся, Саша, почувствуй себя настоящим трактористом, учеба закончилась. Оправдай доверие колхозников «Красной звезды», которые послали тебя на тракториста учиться. И ждут на весеннюю пахоту.

Александр уверенно подошел к трактору, с молодецкой удалью рванул за ручку стартера, и мотор, на удивление, затарахтел без перебоев, с четким равномерным стуком. Прицепив к трактору двухкорпусной плуг, он сел за штурвал, выжал сцепление и начал пахоту. За месяц практических занятий, которые проводились под присмотром инструктора или самостоятельно, Александр успел освоить и понять характер «железного коня». Так что теперь юноша делал уверенно то, чему его научили на курсах. Заканчивая пропашку второй полосы, он увидел, что Кузнецов, сняв фуражку, махнул ему рукой. Александр остановил трактор, но мотор не заглушил, и, спрыгнув на землю, подбежал к бригадиру.

«Уверенно, молодец. Пойдем теперь замеры сделаем».

Взяв линейку, Петр Федорович в нескольких местах проверил глубину вспашки. Удовлетворенно подмигнул молодому трактористу. Протянул руку и крепко пожал ладонь Александра.

— Собирайся, Саша, в Югары. Заждались тебя там колхозные поля. Пора пахать. А то мужики лошадей совсем заморят. Вот где тебя ждет настоящее дело. Скажу прямо — придется туго. Трактор, хоть и железный механизм, но поноровистей любого коня будет. Думаю, ты понял за полгода учебы, что собой представляет колесный трактор. Но ты, Александр, парень крепкий, здоровья тоже не занимать. И я уверен — справишься.

В Горки они приехали на двух «Путиловцах» и одном «Фордзоне» еще засветло. Когда выезжали из Богородского, Александру достался «Фордзон», который он думал оставить на центральной усадьбе колхоза, но Кузнецов рассудил по-своему.

— Александр, поедешь домой на тракторе. Все равно пахать поле под лен около Коровихи. Завтра привезу горючее, ты и начнешь. Да и родители пусть сегодня за тебя порадуются — вернешься в деревню трактористом! — Кузнецов дружески похлопал Александра по плечу.

Со стороны деревни Поляки в Югары въезжала грохочущая, дымящая трубой машина, из-под колес которой отлетали комки грунтовой дороги. Навстречу ей по улице деревни бежала толпа мужиков и баб. Они что-то кричали, некоторые при виде трактора, останавливались и осеняли себя крестным знамением. Мальчишки, те, что посмелее и полюбопытнее, пытались на ходу запрыгнуть на трактор. К трактору была прицеплена двухрядная сеялка и закрепленная в нерабочем положении борона. Когда Александр на тракторе въехал на деревенскую улицу Югаров, вдоль нее, встречая трактор, стоял народ. Каждому хотелось посмотреть на невиданную машину. Прибытие трактора для колхозников стало важным событием большой радостью.

Около родительского дома Александр остановил и заглушил трактор. Из ворот вышел отец, за ним мать с младшими детьми Валюхой и Мишкой. Александр, устав от грохота трактора в долгой дороге, сидел, положа руки на штурвал, и с радостным чувством от возвращения домой смотрел на родных. После полугода разлуки на него нахлынуло щемящее чувство любви к этим, самым близким и родным для него людям. Он увидел, что отец и мать уже немолоды, и не только от прожитых на свете почти шести десятков лет, а скорее от тяжелого крестьянского труда, на их лицах время нарисовало глубокие морщины. Мать стояла, опустив руки, крепкие, сильные руки женщины-крестьянки с узловатыми венами. Александр подумал, сколько она пережила: и голод, и две войны, и долгие два года ожидания мужа, и все время работала, работала. Совестливо и честно, и так же воспитывала детей. В отце, несмотря на возраст, чувствовалось жизнелюбие. Он немного иронично улыбался сыну.

— А что, Сано, правду говорят мужики, что хлеб будет пахнуть керосином, ежели его посеять на земле, вспаханной трактором? — спросил он с мужицкой усмешкой. Но Александр почувствовал, что за этим сарказмом отец хочет спрятать свою гордость за сына. Пусть, мол, не очень задается оттого, что стал первым трактористом в Югарах.

На следующее утро приехал Кузнецов, привез на лошади горючее для трактора. Выехали на поле, прицепили плуг. Для Александра началась первая самостоятельная пахота.

С давних пор время весенней пахоты для русских земледельцев было временем одной из тяжелейших, обременительных работ. Пахали на лошадях, идя за плугом. И вот на смену лошадиной тяге пришли трактора. И, когда Александр начал сегодняшнюю пашню, на краю поля собралось почти полдеревни. Народ смотрел на работу трактора с большим интересом. Многим эта стальная машина была в диковинку. Крестьяне увидели, как легко трактор может пахать и по холмам, и в округе. Они убедились, какая это полезная, чудотворная и мощная машина.

Александр работал с наслаждением. Он чувствовал каждое движение трактора. Оглянувшись назад, удовлетворенно про себя отметил, что пласт земли, вывернутый плугом, получается ровным и блестящим. Хорошая пашня.

Вспомнился вчерашний разговор с отцом, когда в избе стало сумеречно и пришлось зажигать лампу. Дети давно спали, а мать что-то стряпала и возилась около печи.

— Раньше-то помню, еще парнишкой когда был, отец на запашку приглашал священника отслужить молебен о поле. А самую-то раннюю запашку, в Степанов день начинали, двадцать шестого апреля,— начал свой рассказ о былом Николай,— А до этого ходили крестным ходом с иконами от храма в Горках до поля. Потом и на засев, уже в день Еремея запрягальника, священник первый бросал зерно при посеве, да зерно-то кропил водой из водосвятной чаши. Брали икону Николая Чудотворца и в его день ходили по полям. Это уже по засеянным полям, девятого мая. Всякое дело начиналось с молитвы. С этого же начиналась и пашня. А сыновья-то, отправляющиеся на пашню, кланялись родителям и просили благословения. Самый последним был сев льна в день Олены леносевки двадцать первого мая. Это сейчас все перепутали уполномоченные, не хотят старых правил крестьянских принимать. Все теперь по-новому. Вот и ты завтра, сказывают, под лен начинаешь пахоту, а это рановато. Ну, им видней, нынешним-то земледельцам.

Отец тяжело вздохнул, посмотрел на икону Святителя Николая.

— Все порушили: и веру, и церкви. В Горках нету храма-то, взорвали его. Растащили по кирпичику на нужды свои. Никто Бога не боится. Ну, ладно, Сано, давай ложись, а то намаялся сегодня, а уж завтра — в поле. Успехов тебе, сынок, в нашей нелегкой крестьянской доле.

Через неделю Александр заканчивал пахоту. Остановив трактор около березового островка среди поля, он посмотрел вокруг. Черная бесконечная пахота, а над нею висело яркое голубое небо. «Какая красота, Господи!» — вздохнул он полной грудью. Сквозь редкий березняк пахота чернела землей, отваленной его плугом. Александр заглушил трактор, по вспаханной земле прошел на этот островок из больших и маленьких берез, оставшийся нетронутым среди поля. Сел на теплую землю, привалился спиной к белоствольной березе и посмотрел в голубое прохладное весеннее небо. На душе было светло и свежо. Работа закончена. Завершена первая самостоятельная пахота. И радостное чувство охватило его, оттого что он это сделал — впервые в жизни самостоятельно вспахал огромное поле. Мог ли он, деревенский парень, думать еще два или три года назад о том, что будет работать на тракторе и станет первым трактористом в Югарах? Вдыхая апрельский воздух, приносимый с черных полей, Александр слушал вороний грай с верхушек берез, с наслаждением щурился от солнца. Оно светило во всю мочь, согревало землю и благословляло труд человека, занятого самым нужным и благородным делом на земле — выращиванием хлеба.

Александр отдохнул, посидел еще немного, вслушиваясь, как высоко в небе, невидимые глазу, трепещут и звенят жаворонки. Поднялся с теплой земли, завел трактор и поехал по грязной полевой дороге в деревню. Улыбка озаряла радостью молодое, красивое лицо первого тракториста в деревне Югары, что притулилась в ветлужских лесах, у самого тракта между старинными уездными городами: Варнавином, Ветлугой и Макарием на Унже.

Сергей Лебедев (г. Тольятти)