СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ РАССКАЗ  Сергей Овчинников родился в 1963 году в Щекине. Окончил рязанский медицинский институт. Публиковался в журналах «Альбом», «Время и мы», «Наша улица», «Родина», «Роман-журнал 21 век», в «Литературной газете». Автор нескольких книг прозы. С 2001 года издает и редактирует литературный альманах «Тула». Член Союза российских писателей  

После остановки в Сухиничах, где вдоль вагонов, увешанные куклами, днем и ночью сновали продавцы игрушек, поезд «Москва — Киев» мерно стучал колесами на стыках рельс, медленно набирая скорость. Вскипятив пахнущий углем вагонный тигель, проводница ходила по коридору вдоль купе, разнося чай. Пушкарев смотрел, как люди пристраивают на полках только что купленных на перроне игрушечных верблюдов, медведей, зайцев, и думал, что где-то здесь, за окном, в этом плюшевом царстве, давным-давно гнездилось его маленькое счастье...

Однажды в сентябре, лет десять назад, Пушкарев купил билет до Адлера, чтобы погреться на увядающем солнце, и отдохнуть с неделю от рабочей суеты. К той осени он уже развелся с первой женой Юлей, а Валентина только маячила на горизонте. Пушкарев пестовал свою одинокость, засматривался на встречных девушек, вживаясь в роль свободного человека.

Адлер Пушкарев освоил еще вместе с Юлей, сразу оценив этот маленький южный городок — в конце 20 века там стандартный курортный лоск смешивался с ароматом кавказской провинциальности, создавая домашнюю, уютную атмосферу, которой недоставало в Сочи. Приезжал сюда Пушкарев чаще осенью, потому что летом отправлялся на русский север. Но к сентябрю на Селигере, Валдае, в Карелии становилось бесприютно и холодно, Пушкарев на месяц снимал в Адлере квартиру недалеко от пляжа, ему нравилось по утрам работать в прибрежном кафе. Открыв дорожный компьютер, заказав кофе, Пушкарев прятался под синий зонт у края набережной, постукивал клавиатурой своего «макинтоша», почти скрытый от прохожих бурно разросшейся зеленью. Написав страницу, оставив компьютер бармену, отправлялся плавать, потом садился на привычное место, смотрел, как внизу, на гальке пляжа, появляются новые люди. Пушкареву достаточно было взглянуть на человека, чтобы домыслить его судьбу. Вот, например, стареющая одинокая женщина и ее взрослый сын, который, судя по всему, только что вышел из тюрьмы. Она хлопочет над ним, одевает ему панаму, бегает за пивом и говорит ежеминутно: «Не холодно стоять? Долго не купайся, застынешь!» А сын — очень худой, весь в наколках,— с каким-то изумлением глядит на мир, двигаясь, как заржавленный. Похоже, близких людей, кроме матери, у него не осталось, и он подчиняется ей, потому что себя боится... Или вот одинокий мужчина с маленькой девочкой на пушистом полотенце, вышитом зайцами. Егоза дочка то и дело звонит матери по сотовому телефону, докладывая, что делает папа. Висит на отце, надвигает ему на лицо шляпу, щекочет, но тот, поглядывая на молодых женщин, о чем-то печально думает. А маленькая шпионка хохочет, не выпуская из рук телефона.

Штормящее море накрывало пеной влажную кромку пляжа, распугивая воробьев и голубей, что сновали по гальке, выпрашивая у людей крошки хлеба. 

— Что это вы делаете? — спросил кто-то из-за плеча Пушкарева, и он вздрогнул, потому что стеснялся, когда посторонние видели его неопрятный черновой текст. Пушкарев обернулся. За его спиной всматривалась в экран молодая худенькая блондинка — очень белокожая, с большими глазами, приятным лицом.

— Девушек завлекаю,— сказал Пушкарев.

— Это у вас ноутбук?

Пушкарев свернул на экране текст, принялся объяснять, как устроен портативный компьютер, и что можно делать с его помощью.

— А теперь ваша очередь рассказывать! — в заключение сказал он.— Что это вы тут одна, в вашем нежном возрасте, делаете?

— Мужчин завлекаю! — в тон ему ответила она.

— Понятно. Можете считать меня вашей добычей. Пойдемте, искупаемся вместе?

— Только недолго, ладно?

— Почему?

— После расскажу!

На пляже она сразу освободилась от платьица: у нее было еще не загорелое девчоночье тело с небольшими выпуклостями под тесноватым белым купальником. Пушкареву стало казаться, что на пляже слишком людно сегодня. К берегу как раз причаливал рыболовный сейнер, переделанный в прогулочный пароход, оттуда кричали в мегафон, приглашая на морскую экскурсию.

— У вас есть хотя бы час? — спросил Пушкарев, указывая на сейнер.

Белокожая красавица кивнула, первой побежала на трап. Корабль загудел сиреной, обдал солярочным дымом, двинулся кормой вперед, медленно разворачиваясь. Далеко в море волны были почти незаметны, глубина притягивала мерцающей таинственностью. Капитан выключил двигатель, высматривая в бинокль дельфинов. Пушкарев нырнул с кормы в теплую воду, увлекая за собой бледнолицую спутницу. Она была бесстрашна, хотя неважно плавала. Когда уставала, Пушкарев буксировал ее на своей широкой спине, глядя на взлетающие с берега самолеты. Чтобы не утонуть, она была вынуждена обнимать Пушкарева за шею, и у него кружилась голова от неожиданной женской близости, она же вела себя так, будто ничего особенного не происходило, щебетала о чем-то обыденном, заставляя отвечать ей.

— Мы еще увидимся? — спросил Пушкарев на берегу.

— Не знаю,— она опустила глаза, подавая свои тонкие пальцы.— Меня зовут Лиза.

Взяв ее руку для прощания, Пушкарев, неожиданно для себя, поцеловал маленькую женскую ладонь. Лиза покраснела, выдернула руку, помахала соленой ладошкой. Пушкарев отправился в кафе, открыл компьютер, но работать не смог, перед глазами стояла эта странная девушка, мерещился запах ее мокрых волос. После ужина Пушкарев снова пошел к морю, надеясь увидеть Лизу. Из прибрежных ресторанов гремела музыка, сверкали огнями вывески гостиниц и казино, праздные люди неторопливо прогуливались по набережной. Вскоре Пушкарев увидел ее — она шла рядом с пожилым человеком, который напоминал крота из мультфильма «Дюймовочка». Натолкнувшись взглядом на Пушкарева, Лиза вздрогнула, посмотрела жалобно, точно была в чем-то виновата.

Утром Пушкарев скучал в кафе, на душе у него было тягостно. «Что такое!? — ругал он себя.— Ведь ничего не было! Мимолетное пляжное знакомство, с чего ты взял, что оно продолжится?» Пушкарев углубился в работу, готовя для своей газеты новую статью, анализируя политическую ситуацию на Ближнем Востоке, именуя Палестину «триггерной зоной всей обозримой истории». Пушкарев считался главным аналитиком их областной газеты, но платили за статьи мало, приходилось зарабатывать на стороне. Окончив истфак педагогического университета, и курсы журналистов, Пушкарев, не успев еще получить отвращение к политике, «шабашил» помощником думского депутата. Его патрон имел сеть роскошных магазинов на центральных улицах города, но простейшее выступление перед избирателями становилось для него проблемой, а тексты депутата готовил Пушкарев — «специалист по связям с общественностью».

Когда теплые женские пальцы внезапно закрыли веки Пушкарева, он обрадовался, как в детстве, словно ему очень хотелось мороженого, и вот, наконец, его купили!

— Теперь я знаю ваш секрет,— сказал он Лизе, выключая компьютер.— Вы приехали с папой.

— Это мой муж,— покраснела она.

Пушкарев удивленно вскинул брови, покачал головой, рискуя обидеть красавицу.

— А сколько лет вашей жене? — усмехнулась она.

— Сейчас я холост.

— Тогда вы ничего в этом не понимаете,— махнула Лиза рукой.

Пушкарев улыбнулся:

— Сколько времени у вас сегодня?

— Часа четыре! Я сказала, что пройдусь по магазинам.

— За четыре часа мы успеем добежать до канадской границы!

— Не стоит. Лучше поедемте куда-нибудь в горы! У моего мужа больное сердце, а я с детства мечтаю попасть в горы! Они мне даже ночью снятся!

— О-кей, только я заброшу домой свои вещи!

Возле пятиэтажки, где он снимал квартиру, Пушкарев на всякий случай спросил:

— Может быть, зайдете, выпьем чаю?

Лиза усмехнулась, покачав головой. Пушкарев оставил дома  компьютер, заварил чай в термосе, через дворы коротким путем увлек Лизу к автовокзалу.

— Какая вы странная! — говорил он.— Я ничего не понимаю! Как сочетать вашу целомудренность и желание поехать в горы с незнакомым человеком?

— Да ну вас! — остановилась Лиза.— Никуда я не поеду!

— Не бойтесь, я не собираюсь обижать вас! Но в горы, как в разведку, нельзя идти с незнакомым человеком! Кто вы?

Лиза рассказала ему про себя — двадцать шесть лет, живет в Сухиничах, отец и мать развелись, когда Лизе было три года: отец уехал работать на север, завел другую семью, мать запила, и ее как-то нашли мертвой на улице. Воспитывала Лизу бабушка — она умерла от инсульта, когда внучка сдавала выпускные экзамены в медицинском училище. Устраиваясь на работу в поликлинику, Лиза упала в голодный обморок прямо в кабинете отдела кадров. Ее назначили медсестрой к опытному терапевту, тот оказался добрым человеком, сначала заменил ей отца, позже стал мужем. Они прожили вместе пять лет, ему сейчас пятьдесят шесть. Лиза сказала, что никогда не оставит мужа, потому что в ее жизни было и так много предательств, с нее хватит, она знает, как это страшно и больно, когда тебя бросают самые близкие люди...

— Я все понял,— перебил ее Пушкарев.— Спасибо, что были так откровенны.

— Ваша очередь рассказывать о себе, я ведь тоже боюсь идти в горы с незнакомым человеком!

— А зачем идете?

— Вы мне показались хорошим, порядочным! Неужели я ошибаюсь?

— Какая вы хитрая! Я скажу, что не ошиблись, и этим возьму на себя обязательства вести себя хорошо. А если мне захочется вас поцеловать? Это плохо?

— В щеку можно. Хочу мороженого!

Пушкарев купил гранатовый сок, мороженое, шоколад, билеты в автобус до Красной Поляны, уселся рядом с Лизой на пыльное сиденье горного рыдвана. В тот год еще не закончили прямую дорогу в горы через тоннель, по серпантину вдоль Мзымты ходили маленькие «пазики» с укрепленной на крыше сеткой от камнепадов. В автобус набилось множество жителей горных сел — они возвращались с рынка, почти каждый из них держал возле себя пустые ведра или корзины, вымазанные проданным инжиром. На сиденье перед Лизой и Пушкаревым вертелся мальчишка с ранцем, туго набитым учебниками. Когда «пазик», натужно гудя, пронесся мимо аэропорта, мальчишка тоже громко жужжал. Глядя на самолеты, он изображал руками фигуры высшего пилотажа. Вдоль дороги мелькали выгоревшие от летнего солнца пыльные кусты, разноцветные домики, сложенные из камня заборы. Плывущие вдали горы, покрытые лесом, напоминали зеленый каракуль. У форелевого хозяйства Пушкарев помог Лизе выйти, он знал здесь хорошую тропинку, и Ахштырские пещеры были неподалеку: вдруг в его спутнице проснутся спелеологические интересы? Пушкарев увлек Лизу к навесному мосту через Мзымту, заранее предвкушая ее восторг. И правда, Лиза захлопала в ладоши от одного только вида маленького каньона — пенистая река, нависающие над водой слоистые скалы, деревья, точно заглядывающие сверху в пропасть. Пушкарев запечатлел ее восторг своим фотоаппаратом, такой она и осталась в его памяти — стоящая над пенными бурунами, счастливая, похожая на девчонку. Под мостом на красных надувных катамаранах мчались ошалелые сплавщики, их рулевой обрызгал стоящих на мосту водой, Лиза засмеялась, присев от испуга. Стали подниматься вверх по слоистым, отполированным туристами камням у самого обрыва. С каждым шагом вверх становилось заметно холоднее, земля издавала странный, волнующий аромат. По каменистым, растрескавшимся тропинкам пробегали ящерки, оглушительно трещали в зеленом пологе леса цикады, вскрикивали невидимые птицы. Пушкарев и Лиза иногда подходили к обрыву — в лицо бил верховой ветер, через пропасть летела красная бабочка, камни из-под ног срывались вниз к зеленой воде. Когда Лиза устала, Пушкарев нашел в лесу крошечную пещерку с ровными стенами и сухими листьями туристического ложа. Они уселись на эти шуршащие листья, пили чай из походного термоса, ели шоколад. Пушкарев осторожно обнимал вздрагивающую Лизу, стараясь не обидеть ее навязчивостью.

— Прости, давай не будем, я ведь не железная! — Лиза удерживала его руки.— Ты обещал мне!

Они шагали дальше, собирая шиповник и дикие груши, Пушкарев смеялся, когда Лиза пугалась на тропинке забредшего сюда деревенского козлика, и почему-то был счастлив, хотя думал о том, что никогда, наверное, больше не увидит Лизу, запомнив этот день навсегда. Так и случилось: он и сейчас, десять лет спустя, отчетливо слышал звук раскачивающейся речной тарзанки, видел белесое марево речной долины, покрытые снегом горные вершины за Красной Поляной...

Они долго спускались вниз на дрожащих от усталости ногах, заказали в кафе у форелевого хозяйства горячую рыбу, испробовали домашнюю «Изабеллу», которую продавал стоящий тут же абхаз.

— Спасибо тебе за прекрасный день! — сказала, прощаясь в городе, Лиза.— Ты очень добрый. Мне везет на хороших людей! Наверное, нам не нужно больше видеться, а то привыкнем, и будет больно расставаться...

— Пожалуйста, не гони меня! — взмолился Пушкарев.

— Не нужно было ходить в горы,— опустила глаза Лиза.— Все это плохо закончится. Но у меня не было другого шанса. Часто кажется, что жизнь проходит мимо, а я ничего не успеваю! Ведь мы скоро состаримся...

— Не скоро,— улыбался Пушкарев.— У нас еще куча времени!

Пушкарев отправился с Лизой в магазин женской одежды, ведь нужно было купить платье. Ей подходили все из тех, что она примеряла. Лиза смеялась, когда он не вовремя заглядывал в пыльный закуток примерочной, а Пушкарев смотрел на нее и думал, что такого родного человека еще никогда не встречал.

Стряхнув мучительно-сладкие воспоминания, Пушкарев заставил себя вернуться в купе. Жена Валентина и сын Юрка собирались обедать, раскладывали на тщательно протертом столе хлеб, завернутое в фольгу мясо, рыбу. Пушкаревы ехали в Киев — хмельной, вечно гудящий, лощеный и прикровенный,— Валентина хотела увидеть Крещатик, Днепр, «майдан незалежности», Андреевский спуск, Лавру...

— Граница скоро? — спрашивала она, по неопытности опасаясь таможенников.

— После Брянска,— отвечал Пушкарев, нарезая себе копченую рыбу. У каждого в семье были свои кулинарные предпочтения: Валентина любила зелень, сыр и овощи, сын — мясо, а Пушкарев — рыбу.

— Папа, папа, смотри, лиса! — кричал Юрка, показывая в окно.

Пушкарев, откинув шторку, глядел на лису, очищал вареное яйцо, разламывал бутерброд с рыбой, обжигался чаем из раскаленного стакана в позолоченном подстаканнике. После обеда вышел в коридор, делая вид, что смотрит в окно. Перед глазами стоял тот давний Адлер.

Спустя несколько дней Лиза и Пушкарев перестали сдерживать чувства, но девчонка, даже целуя Пушкарева, иногда повторяла:

— Он умрет от горя, если я оставлю его! Это грех!

— Так устроена жизнь,— вставал со смятой постели Пушкарев,— все главное, что с нами происходит — грех. Хочешь винограда?

Он мыл на кухне инжир, персики, виноград, наливал в фужеры вино, открывал коробку с конфетами, смотрел на часы, которые стремительно пожирали их общее с Лизой время. Снова подбирался к девчонке, гладил ее худенькую спину, с обмиранием сердца замечал нежную линию груди, целовал девичью шею там, где заканчивались светло-русые волосы. Лиза жмурила глаза, роняла из рук персик, ее дыхание сбивалось, время заканчивалось, нужно было идти, они же срастались кожей, как сиамские близнецы, и разделение было так болезненно!

Внешне Пушкарев жил обычной курортной жизнью — отправлялся на пробежку, завтракал, собирался на пляж, где брал в аренду пластмассовый лежак, стучал по клавиатуре компьютера, накрывая голову полотенцем. Пляжные торговцы пробирались меж лежаками, разнося ежевику в стаканах, вареную кукурузу и хачапури. Пушкарев изредка поднимал голову от компьютера, смотрел на снующих вдоль моря детей, прислушивался к мерному рокоту волн, крикам чаек, возвращался в текст, который саднил в нем уже несколько месяцев, писал, что главным в сегодняшнем мире становится тот, кто безжалостен, и легко может убить. Эта способность убивать, менять друзей, когда это выгодно, заключать союз с тем, кто еще вчера был твоим врагом — качества, которые выдвигают сейчас наверх. Но России нужно создать механизм, который бы позволил двигаться наверх людям, обладающим преданностью родине, бескорыстием, честностью...

На пляже становилось многолюдно, являлась Лиза — ее муж следом нес огромный надувной матрац,— они устраивались на камнях, Лиза отправлялась купаться, оставив подслеповатого мужа сторожить вещи. Пушкарев относил компьютер бармену в знакомое кафе, доставал из сумки маску и ласты, выныривал далеко в море, куда приплывала на матрасе Лиза. Она шлепала по воде ногами, шелушилась кожа на ее загорелых плечах, взлетали из-за города самолеты, качался маяк на берегу — счастье все длилось, длилось... Пушкарев приносил со дна розовую, блестящую изнутри раковину, кидал в Лизу прозрачной медузой, уплывал в море к внезапно появившимся дельфинам, выныривал вновь рядом с Лизой, невидимый с берега за ее громадным надувным ложем.

— Не могу представить, как я уеду? — говорила Лиза, целуя его руки.— Что я буду делать без тебя?

— А я вообще стараюсь не думать об этом,— поливал ее водой Пушкарев.— Впереди еще несколько дней, и они мне кажутся вечностью.

После обеда муж Лизы обычно ложился спать, а Лиза и Пушкарев гуляли по залитым солнцем, жарким улочкам Адлера. Вокруг сияли зеркальными стеклами роскошные виллы частных гостиниц, возле абхазских таверен вкусно пахло дымными шашлыками, на калитках частных домов тут и там висели таблички: «Сдается комната». Лиза и Пушкарев, держась за руки, бродили под пальмами, ели сладости в прохладном кафе, где главным достоинством был мощный кондиционер, ездили смотреть шимпанзе в обезьяний питомник.

— Я в детстве не верила, что меня кто-то полюбит? — говорила Лиза.— Считала себя ужасно некрасивой. И для меня всегда было главным желанием, чтобы меня любили. А сейчас узнала, как здорово любить самой... Поняла, о чем люди поют в песнях! Я ведь была как спящая царевна, а ты расколдовал меня!

— Пойдем скорее, моя царевна,— улыбался Пушкарев, целуя Лизу,— мы еще не были в одном чудесном ущелье!

Были у них горы, тысячелетняя роща самшита, молочная река, о которой, наверное, русские люди говорили в сказках (вода похожа на молоко из-за растворенного в ней сероводорода), скала, где высилась скульптура мускулистого Прометея, рвущего цепи. Пушкарев спрашивал:

— Знаешь, что такое золотое руно, за которым ехали сюда гомеровские аргонавты? Мне кажется, это кольчуга! Ведь раньше иной раз делали золотые кольчуги в виде овечьей шкуры. Одну такую нашли в Испании, где жили иберы. У некоторых здешних народов иберийские корни...

— Как ты можешь думать об этом!? — начинала вдруг плакать Лиза.— Ведь скоро уезжать, и мы, наверное, больше не увидимся!

— Увидимся, я не смогу жить без тебя! — твердил Пушкарев, целуя соленые щеки Лизы.

А потом отпуск у Лизы, и вправду, закончился, город для Пушкарева сразу опустел и поблек, он тоже вернулся домой, стал ходить в редакцию, писать статьи, выступать на совещаниях, но все это казалось ему теперь странным, ненужным, бессмысленным. Пушкарев, как сомнамбула, застывал среди потока жизни, этот поток его больно ранил. Пушкарев старался много работать, готовил одновременно несколько статей для газеты, ездил с депутатом на встречи с избирателями, а сам почему-то думал о смерти. Записывал в дневнике: «В обыденной жизни люди настолько поглощены мелкими мыслями и делами, что нет времени думать о главном. А главное то, что всех нас ждет смерть, и когда мы умрем, не нужны станут квартиры, машины, дачи, к которым стремимся. Приходим на свет думать, учиться, любить, а вместо этого заняты мелкими будничными делами. В нашем торгово-рыночном мире ценность человека определяется его счетом в банке и вещами, которые его окружают. Но это сумасшествие, массовый психоз, галлюцинация, в которой мы все живем»...

Днем иногда удавалось как-то забыться, но вечером в душе Пушкарева появлялась гулкая, мучительная пустота. Если боль становилась невыносимой, он брал отгул, ехал в Сухиничи, поселялся в заштатной гостинице с вырванными из стены розетками, продавленными панцирными кроватями, переживал пароксизм болезненного счастья, когда приходила Лиза, целовал ее всю, не отпуская до вечера. Иногда удавалось поехать куда-нибудь ненадолго. В краеведческом музее Брянска или Калуги, перед стендом с ржавыми монетами, выщербленными серпами, выцветшими знаменами, блеклыми фотографиями, он держал ее за руку и был счастлив. Но после наступала расплата — когда они расставались, Пушкарева ломало, как наркомана: падало настроение, болела голова, расстраивался желудок. Он звонил каждый день в Сухиничи, чтобы услышать хотя бы голос Лизы.

Так прошел год. Сгорала уже новая осень, Пушкарев сидел дома вечером с книгой, за влажным от дождя оконным стеклом дрожали желтые фонари, когда позвонила Лиза.

— Я не хочу больше мучить тебя,— сказала она в трубку, сдерживая рыданья.— Ты весь извелся, прости меня... Почему, когда хочешь счастья, обязательно делаешь кому-то больно? Почему за счастье нужно обязательно расплачиваться чужим несчастьем? Ничего поделать нельзя. Я буду всегда любить тебя, но так больше нельзя. Сердце не выдержит! Не приезжай больше, милый!

Когда он примчался в Сухиничи, Лиза лежала в клинике с тяжелейшим неврозом. В приемном покое больницы Пушкарев держал в ладонях ее похудевшие пальчики, говорил что-то, еще не зная, что видит Лизу в последний раз. Она вскоре уехала с мужем в Германию, скрыв от Пушкарева свой новый адрес. Иногда звонила, чтобы поздравить с днем рождения, сказать, что все еще любит его. У Пушкарева была длительная депрессия, пришлось тоже прибегнуть к помощи доктора. Когда боль стала меньше, Пушкарев снова появился в редакции, начал вести в газете «дискуссионный клуб» — темы его до сих пор были Пушкареву отвратительны. Помнится, они тогда обсуждали роль интеллигенции в русской истории. Термин этот, придуманный, кажется, Боборыкиным, не давал им покоя, ведь образованные, культурные и морально щепетильные русские люди часто решали судьбу своего народа, не интересуясь его мнением. Иногда Пушкареву казалось, что русская интеллигенция подсознательно ненавидит Россию, ведь эти объективно хорошие люди готовили обе русские революции 20 века, едва не погубившие страну, стоившие народу миллионов жизней. И, после каждой революции, словно в насмешку, пришедшие к власти почти полностью уничтожали интеллигенцию, ввергнув ее в унизительную нищету, заставив эмигрировать или вынудив отказаться от моральной щепетильности...

— Папа, почитай мне книгу,— тормошил Пушкарева за рукав маленький Юрка. Поезд тормозил на окраине Брянска, проводник раздавал пассажирам бланки таможенных деклараций. Пушкарев взял сына на руки, вернулся в купе, стал читать ему древнюю летопись, переводя ее на понятный ребенку язык.

Сергей Овчинников (г. Щекино)