СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ РАССКАЗ,  Рудольф Артамонов наш постоянный автор, лауреат всероссийской литературной премии «Левша» им. Н. С. Лескова.

Наступил последний день их отдыха на Кипре. «Завтра домой, в Москву» — сказала мама.

Гоше, мальчику двенадцати лет, больше всего на Кипре понравилось море. Так много совершенно прозрачной и теплой воды еще не видел. Когда погружал лицо с маской в воду, у него захватывало дух от красоты. Дно моря, устланное разноцветными камушками, сверкало и дрожало солнечными бликами.

Первый день он не вылезал часами из этой чудесной воды, и мама боялась, что он простудится, заболеет, и «насмарку» пойдут эти семь дней их октябрьского отдыха.

Второе, что Гоше понравилось — можно было долго не ложиться спать. Дома, в Москве, папин окрик — « пора спать!», раздававшийся в десять вечера, приводил его в уныние. Здесь же, на Кипре, в маленьком поселке Карпасиана, они с мамой гуляли до полночи.

Южная ночь не казалась здесь темной на улице. Было светло от многочисленных магазинов, лавочек, ресторанов, выставивших свои столики под светильники прямо на тротуар. Допоздна было многолюдно.

Гоше напоминало это ГУМ в Москве. Так же нарядно, кругом светящиеся витрины и много неторопливо идущих людей.

Только если дойти до конца главной улицы этого кипрского поселка, где освещение сразу обрывается, можно было увидеть черную темноту, как стена встававшую сразу за последним светящимся фонарем.

Дойдя до этой стены южной ночи, они с мамой поворачивали и возвращались в светлые нарядные улицы. И снова шли мимо магазинов, лавочек, ресторанов, без промежутков следовавших друг за другом.

В воздухе плавали вкусные пряные запахи. Мама останавливалась у витрин больших магазинов и подолгу рассматривала выставленные за стеклом вещи. Но Гоше больше нравилось задерживаться у легкого ажурного здания, увитого незнакомыми цветами, из которого неслись громкие звуки ритмичной музыки. «Это дискотека»,— сказала мама на вопрос Гоши. Было интересно узнать, что там. Но мама сказала, что детей туда не пускают.

Когда мама уставала ходить по улицам, они шли в отель. В первый же день Гоша нашел на открытом месте внутреннего двора отеля бильярд. Он тоже привел его в восхищение. Взяв в руки кий и наклонившись над столом, покрытым зеленым сукном, Гоша чувствовал себя взрослым мужчиной, что делало игру на бильярде особенно замечательной. Играл азартно. Удары получались сильные и неточные. Шары нередко вылетали за борт.

Так обычно заканчивался их день. Они поднимались в свой номер на втором этаже небольшого уютного отеля, и Гоша, лежа в постели, долго не мог уснуть. Под звуки танцевальной музыки, доносившейся из ажурного здания, увитого цветами, перед ним оживали впечатления еще одного дня на Кипре. Пальмы, теплая прозрачная вода, крапленая бликами солнца, никуда не спешащие люди, белые дома, непохожие друг на друга, незнакомые марки автомобилей, мчащиеся по левой стороне улицы, белые шары, катящиеся по зеленому сукну,— все это мгновенно появлялось в памяти, стоило только закрыть глаза.

Проснувшись утром, Гоша выходил на галерею, с внутренней стороны опоясывающую весь второй этаж отеля и, пока мама совершала свой утренний туалет в номере, любовался бассейном. Вода сверху казалась совершенно гладкой, как стекло потому, что бассейн находился во внутреннем дворе отеля и со всех сторон был защищен от движения воздуха.

Каждое утро, до завтрака, пожилая пара — мужчина и женщина в купальниках бодро выходили из своего номера на первом этаже, как раз из-под ног Гоши, делала на краю бассейна гимнастические упражнения и ныряли головой вперед, с шумным плеском разбивая синее стекло воды. Гоше было смешно видеть, как они перебирали в воде ногами, сразу становившимися короткими от оптического преломления.

Выходила из номера мама, и они шли завтракать. Первые дни завтракали в ресторане отеля. Ресторан был маленький, между столиками проходить было тесно. Пропеллер с длинными лопастями, лениво вертевшимися под потолком, не давал прохлады. Поэтому стали устраиваться за одним из белых столиков, стоявших по краям бассейна. Как только они усаживались, появлялся большой рыжий кот, ласково смотрел на них и медленно мигал зелеными глазами.

После завтрака они шли на море.

На третий день утром к бассейну вышла женщина и с ней молодая девушка. Женщина была в купальнике ярко синего цвета. На девушке была черная майка и белые джинсы. Женщина осторожно по лесенке спустилась в воду и стала плавать, энергично выкидывая перед собой руки. Девушка села в кресло и закинула ногу на ногу. В руках у нее была маленькая пестрая книжка, которую она раскрыла и стала читать. Гоша смотрел на нее с галереи до тех пор, пока женщина не выкупалась, и они не ушли к себе в номер.

На другой день девушка и женщина не появились. Утром за завтраком Гоша искал их глазами. Но из номеров выходила разнообразная публика — старые худощавые женщины в шортах, грузные мужчины с фотоаппаратами, висевшими на шее, молодые мамы с маленькими детьми, и одна влюбленная парочка, каждый день появлявшаяся в новых нарядах. Девушки в черной майке и белых джинсах среди них не было. Гоша сразу заметил бы ее. Она была высокая, стройная, и у нее были прямые белые волосы до плеч. Не появились она и за ужином.

На пятый день, устав от моря, мама решила ехать на экскурсию. Выбрали Пафос.

Когда автобус, выбравшись из узких улиц, выехал за город и помчался по дороге по направлению к синевшим вдалеке невысоким горам, Гоша с сожалением оглянулся на удалявшееся море, представил себе, как хорошо было бы сейчас окунуться в сверкающую воду, вздохнул и стал смотреть в окно.

Большой и длинный, как дом, автобус мчался с головокружительной скоростью. Гошу забавляло то, что они обгоняли даже иномарки. С высоты «второго этажа» он с азартом смотрел, как они догоняли очередной автомобиль, он проплывал под окнами автобуса и оставался позади. Гоша с удовольствием помахал бы водителям рукой, но ему была видна только крыша обгоняемой машины.

Проплывавшие назад пейзажи были довольно однообразны. Все, что видел, он сравнивал с морем. Пологие холмы, видневшиеся вдали, напоминали ему волны. Редко попадавшиеся кусты на склонах холмов были похожи на морских ежей, прикрепившихся к бокам больших рыжих камней.

Через два часа монотонного однообразия быстрой езды автобус сделал остановку.

— Залив Афродиты,— объявила экскурсовод.— Стоянка полчаса. Можете искупаться.

Это предложение застало маму и Гошу врасплох. Они не взяли купальников. Отчаянию Гоши не было границ: всего семь дней и один будет без купания в море! Мама горевала тоже: быть на том месте, где из моря вышла сама Афродита, иметь возможность погрузиться в воду, которая делает женщину красивой, и — оказаться без купальников!

— Ладно, купайся в трусах,— решительно сказала мама.

Сама она, поднимая все выше и выше подол юбки, медленно заходила в воду, а потом ополоснула ею лицо и голые до плеч руки.

Выкупавшись, Гоша отжал мокрые трусы, спрятавшись за большим серым камнем, что лежал в полусотне метров от воды, и они с мамой побежали к автобусу, уже призывно сигналившему с дороги.

Пафос Гоша нашел скучным. Было очень жарко. Из прохладного автобуса выходить не хотелось.

Произвели впечатление на Гошу только катакомбы святой Соломонии. Перед входом в них росло дерево, на ветвях которого висели платочки, привязанные теми, кто верил, что это приносит счастье. Платочков было так много, что почти не было видно листьев дерева. Дерево выглядело забавно.

В катакомбах было прохладно и сумеречно. Гоша ожидал увидеть длинные темные запутанные коридоры, высеченные в толще земли, и приготовился к тому, что ему будет страшно. О том, что в катакомбах должно быть страшно, он читал в какой-то книжке. Но эти катакомбы представляли собой лишь несколько небольших пещер, похожих на залы, соединенных между собой короткими узкими проходами. В пещерах на стенах были темные некрасивые иконы, от них не исходило сияние, и смотреть на них было неприятно.

Легко и ярко одетые экскурсанты из автобуса фотографировались на фоне темных икон, озаряя их вспышками фотоаппаратов. Некоторые крестились перед иконами. Гоша заметил, что мама тоже перекрестилась украдкой.

Пестрая толпа экскурсантов в темноте пещер напоминала Гоше разноцветных рыбок в аквариуме.

Через полчаса они вышли из прохладных катакомб в зной улицы.

Предстояло осмотреть еще недавно раскопанный археологами дом знатного горожанина Пафоса античных времен. Чтобы как-то развлечь себя и скоротать время, Гоша взял у мамы фотоаппарат. Он снимал там, где экскурсанты из их автобуса не снимали. Да и снимать-то, собственно, было нечего. От дома знатного горожанина античных времен остался только мозаичный пол. Экскурсовод объясняла смысл сюжетов, изображенных на полу, но фигуры были едва заметны, и смотреть на них было неинтересно.

После античного дома в плане поездки был ресторан и обратная дорога.

Ресторан был большой, просторный, малолюдный и располагался — какое счастье! — прямо на берегу моря. За окном было море. Необъятное, сверкающее, переливающееся солнечными зайчиками, веющее прохладой и солоноватым ароматом. На столах блестели белоснежные салфетки. Стояли прозрачные, почти невидимые бокалы. Красочные, как альбомы по искусству, лежали глянцевые меню.

Гоша выбрал для себя меч-рыбу. И апельсиновый сок.

— Fish-sword and orange juice, please,— сказал он официанту, испытывая невероятное удовольствие от всего происходящего.

Мама была скромнее. Она сделала заказ по-русски.

Официант постоянно улыбался и по-русски пожелал им «приятного аппетита».

Обратная дорога обещала быть скучной.

На выезде из города сделали остановку у лавочки, где экскурсовод посоветовала купить оригинальное, только на Кипре производимое вино — Командор. Мужчины вышли все как один. Вышла и мама купить для папы в подарок вино. Гоша остался в автобусе. Его клонило в сон. Чтобы не уснуть, стал рассматривать улицу. На тротуаре прямо перед входом в лавочку он увидел огромные глиняные кувшины. Они были такими большими, что, примерив мысленно их на себя, решил, что вполне бы смог в них спрятаться.

Эта мысль пришла ему в голову потому, что он вспомнил мультфильм, в котором разбойники, взрослые дяди, прятались в большие глиняные кувшины.

Пришла мама. Автобус тронулся и помчался уже без остановок в Карпасиану.

Гоша подержал в руках темную и тяжелую, как булыжник, бутылку, которую принесла мама, разобрал и перевел для мамы английскую надпись на ней и стал смотреть в окно. Было неинтересно, и он уснул.

Проснулся он, только когда автобус остановился у отеля.

— Мальчик устал,— сказала мама.— Как раз к обеду успели. Сейчас поедим и будем отдыхать.

Они умылись у себя в номере и спустились к обеду.

Все столики у края бассейна были заняты. Походив с подносами с едой, они нашли столик, за которым обычно обедали. За ним сидела одна женщина и три места были свободны.

— Можно? — спросила мама.

— Конечно,— последовал ответ по-русски.

Они не удивились, потому что за эти несколько дней, прожитых в отеле, убедились в том, что здесь много русских.

Гоша узнал в их соседке по столу ту самую женщину, которую он видел вместе с высокой стройной девушкой позавчера у бассейна.

Мама и эта женщина разговорились.

Сначала Гоша не слушал, о чем они говорили. Он знал общительный характер мамы, ее умение быстро знакомиться и говорить на самые разные темы с самыми разными людьми.

Сначала разговор был о вещах и покупках. Потом краем уха, подкармливая рыжего кота, занявшего свое обычное место у их столика, Гоша слушал, как женщина рассказывала маме о своей однодневной поездке с дочерью в Израиль. Эта поездка входила в путевку и разочаровала их. «Все бегом, все бегом,— говорила женщина. Ничего толком посмотреть не удалось». Гоша понял, что речь шла о магазинах, и снова рыжий кот занял все его внимание.

Он только насторожился, когда речь зашла о девушке, дочери этой разговорчивой русской женщины. «Вы знаете, пришли ребята-киприоты и пригласили ее на дискотеку».— «И вы отпустили ее?» — спросила мама с удивлением. «Я узнала, здесь это принято. Это как бы входит в программу туристского сервиса,— сказала женщина.— Я наводила справки. Здесь совсем нет преступности. Мальчики такие вежливые».

— Бывают же мамаши,— сказала мама, когда после обеда они с Гошей поднялись в свой номер передохнуть после экскурсии в Пафос, занявшей почти весь день. Наступал вечер. Обеды в заграничных отелях бывают тогда, когда в России ужинают.

Перед сном Гоша и мама пошли погулять.

Кипрская ночь благоухала. В посвежевшем с наступлением темноты воздухе плавали разнообразные ароматы. На берегу пахло морем и водорослями. На улицах, у ресторанов воздух казался густым и сочным. Из палисадников вокруг вилл источали острый травянистый запах неизвестные кипрские цветы. От прогуливающейся праздной публики исходило тонкое дыхание заграничной парфюмерии и трубочного табака.

Темнота южной ночи имела особый аромат. От него на сердце у Гоши становилось тревожно и радостно, рождалось ожидание чего-то необычного, почти волшебного, могущего случиться каждую минуту за каждым поворотом коротких нешироких улочек Карпасианы. Они шли как раз по этим улочкам, прочерченным как на листе в клеточку. Освещали их только окна вилл и светильники, горевшие на открытых верандах.

Этой южной ночи не хватало музыки. Когда Гоша подумал об этом, тотчас раздались уже знакомые за эти несколько дней кипрские мелодии. Они проходили мимо большого отеля, отгородившегося на окраине поселка от улицы высоким забором. Музыка была за этим забором. Играл не проигрыватель, играли музыканты, потому что время от времени наступали перерывы, и тогда раздавались аплодисменты, как будто кто-то сыпал морские камушки. Мелодии были певучими. Музыка звучала мягко. Она не разрушала ночь. Она делала ее волшебной.

Вернувшись с прогулки в отель и проходя мимо «reception», они увидели объявление, гласившее на русском языке, что завтра, после обеда, который будет на час позже обычного, оркестр местных музыкантов даст концерт народной музыки «Кипрские ночи». «Значит, оркестр будет играть и у нас»,— подумал Гоша и, утомленный событиями этого бесконечного дня, отправился спать.

Утром Гоша и мама оказались опять за одним столиком с той самой женщиной. Она была одна. На мамин вопрос — «Где ваша дочь?» — последовал ответ: — «Отсыпается». — «Все в порядке?»,— спросила мама.— «Безусловно!» — «Вы смелая мама». — «Будет вам». И они расстались с этой женщиной до вечера.

Весь день Гоша провел на море. И в море. Мама смирилась с тем, что вытащить в этот последний день из воды его не удастся.

Гоша плавал, нырял с маской, собирал разноцветные камушки на память о море. Мама лежала на топчане и, переворачиваясь с живота на спину и обратно, наносила тем самым последние штрихи к своему кипрскому загару.

Озябнув, Гоша выбегал из воды, ложился рядом с мамой, прижимаясь к ее теплому боку, и отбивал зубами мелкую дробь.

— Смотри, заболеешь,— лениво, нестрого говорила мама, разомлевшая под лучами ласкового южного солнца.— Хватит. Погрейся.

— Ну, мама! — протестовал Гоша и опять бежал к воде.

Так повторялось много раз в этот последний день их отдыха на Кипре.

Наконец наступил вечер и обед.

Гоша ждал их с нетерпением. Весь этот вечер должен быть необыкновенным. Будет играть музыка прямо у них в отеле, и он увидит живых кипрских музыкантов, играющих настоящую кипрскую музыку. Потом они будут долго-долго гулять с мамой по ярким нарядным улицам и на прощание с Кипром выпьют по фруктовому коктейлю за столиком на тротуаре.

Обед прошел как обычно, в обществе большого рыжего кота, который, видимо, предчувствуя разлуку, ласково терся о Гошины ноги.

После обеда они поднялись к себе переодеться к концерту. Гоша надел белые джинсы и черную майку, на которой как на географической карте был изображен остров Кипр. Мамин туалет казался Гоше нескончаемым.

— Ну, скорее же, мама. Займут все места.

И в самом деле, когда они спустились со второго этажа на площадку перед входом в ресторан, почти все стулья, расставленные полукругом, были заняты. Публика была приодета. У стены, где должны были разместиться музыканты, уже стояли, как грибы на тонких ножках, ударные тарелки, блестя медью, на стульях лежали гитары, скрипка и банджо. Как гора чемоданов чернел музыкальный центр — звукоусилитель.

— Ну, вот, мама,— в сердцах сказал Гоша.

— Идите к нам,— позвали их.

В наступающих сумерках они увидели знакомую женщину. С ней сидела девушка в белых брюках и черной майке.

Они подошли и сели с ними рядом. Сначала мама, потом Гоша на крайнем стуле. Когда Гоша поворачивал голову, через маму ему была видна девушка.

Вышли музыканты и стали играть. Полились мелодии, которые Гоша и мама слышали вчера вечером у отеля за забором.

Сначала это были песенные мелодии. Потом музыканты заиграли танцевальную музыку. С каждым номером музыка становилась все зажигательней, быстрей, энергичней. Но никто не поднялся танцевать. Пожилые люди предпочитали слушать. Мамы сидели с детьми на коленях. Влюбленной парочки, каждый день менявшей наряды, не было.

Украдкой поглядывая на девушку, Гоша видел, что ей было скучно.

— Танцуйте, пожалуйста,— по-русски выкрикнул один из музыкантов.

Из передних рядов поднялась пожилая пара и стали танцевать. Публика зааплодировала. Танцоры двигались медленно, шаркая ногами по полу. Когда они закончили, им аплодировали снова.

После них никто больше не танцевал, хотя музыканты играли не переставая.

— Вы не играете на бильярде?

Гоша поднял глаза. Перед ним стояла девушка в белых брюках и черной майке. Гоша подумал, что эти слова обращены не к нему. К нему еще никто не обращался на «вы». Но девушка стояла перед ним и ждала ответа.

Гоша встал и посмотрел на маму.

— Иди, иди,— сказала мама, и Гоша понял, что над ним не шутят.

Ему стало жарко.

Девушка повернулась и пошла. Гоша пошел за ней. Они подошли к бильярду.

Бильярдный стол располагался в одной из арок, через которую из внутреннего двора отеля можно было выйти на улицу. Над столом висел фонарь. Он горел всю ночь, и поэтому играть можно было сколько угодно долго. Чтобы получить шары, в прорезь, находившуюся в торце стола, надо было опустить 20-пенсовую монету.

Девушка подошла к столу и повернулась к Гоше. Гоша стоял перед ней и не мог отвести от нее взгляд. Впервые в его жизни взрослая красивая девушка стояла перед ним и смотрела на него, как на равного себе. Пауза затянулась. Гоша не сразу сообразил, что нужно делать. А когда сообразил, жар опять охватил его лицо.

— Я сейчас,— сказал он и бросился бежать.

Разыскав среди публики маму, он предстал перед ней взволнованный и запыхавшийся, хотя пробежать ему пришлось всего метров двадцать.

— Мама, мама, скорее двадцать пенсов! — громким шепотом выкрикнул он.— Скорее же!

С монетой в кулаке он бросился обратно.

И они стали играть на бильярде.

Сначала Гоша робел. Но девушка играла не лучше его. Шары тоже вылетали у нее за борт, и Гоша с готовностью лазил за ними под стол или преследовал их, не давая им закатиться далеко. Потом он осмелел. Хлопал в ладоши, когда у него или у девушки получался хороший удар, сталкиваясь с ней при подходе к шару для удара, не всегда даже извинялся и в азарте игры стал называть ее на «ты».

Время летело незаметно.

Когда партия заканчивалась, то есть все шары оказывались выбитыми, Гоша бежал к маме за новым двадцатипенсовиком.

— Скорее же, мама! — говорил он горячим шепотом, чтобы не мешать слушать музыку, которая продолжала напевно звучать во внутреннем дворе отеля.

— Весь вспотел. Не торопись,— говорила мама, платком утирая пот с его лица. Он выхватывал монетку у нее из руки и бежал к бильярду.

Гоша опускал монетку в прорезь, шары выкатывались, и игра продолжалась.

Уже несколько раз Гоша прибегал к маме за очередной монеткой. Завидев его, бегущего к ней, мама вынимала кошелек.

И вот Гоша появился перед мамой совсем не возбужденный и торопливый, а погасший и грустный. Он подошел и тяжело опустился рядом с мамой на стул.

— Ну, что, наигрался? — спросила мама, продолжая слушать музыку.

— Да,— уныло сказал Гоша.

— А где Катя? — спросила женщина, поворачиваясь к нему.

— За ней пришли. Она ушла с ними на дискотеку,— ответил Гоша.

Когда «Кипрские ночи» закончились, Гоша сказал маме, что на вечернюю прогулку ему идти не хочется и пить фруктовый коктейль за столиком на тротуаре он тоже не хочет.

— Вот и хорошо,— сказала мама,— будем собираться. Завтра домой, в Москву.

Они распрощались с женщиной, Катиной мамой, и поднялись к себе в номер.

Пока мама собиралась, Гоша равнодушно смотрел телевизор. Спать легли рано. «Надо выспаться на дорогу, чтобы не проспать»,— сказала мама.

Рано утром они уехали в аэропорт.

В самолете Гошу слегка поташнивало, и от этого настроение у него было плохое.

Когда в Москве они выходили из аэровокзала, дул сырой ветер и накрапывал дождь.