К 270-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ГАВРИЛЫ РОМАНОВИЧА                     ДЕРЖАВИНА (1743 — 1816).  ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 

    I. Ода на ласкательство

1.

     Какое священное поревание, кое божество меня одушевляет и коль            сильнейший огнь разжигает мои мысли? Прииди ко мне, о Муза! да паки      тобой прииму я лиру и последую твоим красотам. Поборствуй мне,              добльственный Алкид, ты, которого бесстрашная бодрость низлагала            ужаснейших чудовищ! В подобие тебе, яко отмститель вселенной, еще        с опаснейшим чудовищем и я долженствую братися.

2.

Вихри, разящие жестокостию своею корабли о каменья; моря, покрытые в кораблекрушение тысящами дерзновенных мореходцев; ветры, творящие тлетворным своим дыханием из земли опустошенной гнусное позорище Атропы,— не так страшны, как стрелы ласкательства, которые вредят сердца героев.

3.

Нравное ласкательство есть чадо собственного своего прибытка. Притворство, воспитавшее оное, даровало ему убранство добродетелей. Оно, приседя непрестанно при подножиях трона, фимиамом тщеты окружает оный и упоевает им мужей и царей великих. Личиной учтивости прикрывается пресмыкающаяся подлость лживых его потаканий.

4.

Тако клубящаяся змия, лежащая сокровенно во злаке, приуклоняет кичливую главу свою пред безопасным Африканцем. Она ползет, дабы напасть, и вред желающей угрызть несется под сеннолиствием и под цветами, или також неосторожного путника, вместо истинного света, прельщают огни блудящие мгновенным своим блистанием.

5.

Коварный льстец скрывает под обманчивою сладостию своих безпрестанных хвал наивреднейший яд. Уста его лживы и обманчивы; язык его стрела изощренноубивственная, внезапно прилетающая, попадающая и пронзающая, подобно яко лютое пение Сирен с удовольствием смерть приносит.

6.

Небо! какое преобращение делает из трости кедр, из терния розу, из скнипа Минотавра! Мевий тотчас сделался Виргилием, Терсит явился соперник Ахиллесов, и все стало одно с другим смешанно. Государи! научайтесь познавать ласкательство: оно есть то, котораго обожения пороки ваши творят добродетелями.

7.

Часто его низкость благоговеет пред отвращения достойным тираном и, славословя его мерзости; продает за дорогую цену свое ему благоухание. Высоковыйное счастие, измена и благополучная дерзость находят себе почитателей. Ежели бы Картуша украсила корона, или Катилина был на престоле, то не имели ли б и они своих ласкателей?

8.

Когда разгоряченная кровь моя, из жил в жилы стремящаяся, воспламеняется и скоропостижный огнь приносит биющемуся моему сердцу; когда потемненный мой разум уже оставляет меня моему беснованию: вотще тогда бесстыдный льстец обманчивым своим красноречием будет выхвалять и цвет лица моего и совершенство моего здравия.

9.

Вместо того, чтоб скаредное ласкательство благообразило наши пороки, то искажает сие преступное богопочтение у витязей славу. Люди могут нас хвалить или хулить; но мы остаемся таковы, каковы есмы: немощны или здравы, откровенны или скрытны. Нет, не витийство человеков, но глас совести моей одобряет мои добродетели.

10.

Людовик, который потряс землю, которого руки сильно ужасалися, был очень велик на войне, но весьма мал на театре. Все знаки чести, посвященные государями собственной их памяти, делают триумфы их ненавистными, и я не познаю уже гордого разорителя Вавилона на его престоле, когда он велел себя нарещи сыном божиим.

11.

Восстаните от упиения вашего, государи, князи, мудрецы и герои, и победите слабость вашу, владычественные лавры ваши делающую поблекшими. Воззрите на море заблуждения, в которое из суеты самолюбие ваше вас низвергает. Мужайтеся, бодрствуйте против ласкателей и разбейте неверное зеркало, сокрывшее пред вами правду.

12.

О ясноблещущая истина, дщерь бессмертная неба! снесися к сим местам из лучезарнаго твоего жилища. Свет твое наследие: рассыпь туманные облака, чем гордость помрачает наш разум; да прейдет она яко мгла густая, исчезающая от тихих лучей грядущего на горизонт утреннего солнца.

13.

Вельможи, последующие примерам Цинея и Морнея, вы единственно заслуживаете храм, посвященный именам великим. Ваши тонкие укоризны при напоминовении умеют нравиться, и вы суть одни друзья справедливые. Ласкатели! не употребляйте теперь более вашей лести, не думайте, чтоб вы меня обмануть могли. Я познаю уже ваши неприязненные стрелы.

14.

Цезарион, друг истинный и нежнейший нежели Пирид! в тебе нахожу я пример из первых всех добродетелей. Обличай дерзновенною дружбою твоею безослабленно мои заблуждения и пороки. Так очищает и разделяет злато в горниле огнь от прочих низких металлов.               

                                     VI. Ода на знатность

‎

Не той здесь пышности одежд,

Царей и кукол что равняет,

Наружным видом от невежд

Что имя знати получает,

Я строю гусли и тимпан;

Не ты, седящий за кристалом

В кивоте, блещущий металлом,

Почтен здесь будешь мной, болван!

На стогн поставлен, на позор,

Кумир безумну чернь прельщает;

Но чей в него проникнет взор,

Кроме пустот не ощущает.

Се образ ложныя молвы,

Се образ грязи позлащенной!

Внемлите, князи всей вселенной:

Статуи, без достоинств, вы!

При блюде в пиршестве златом

Калигула, быть мнимый богом,

Не равен ли с своим скотом?

И ты, вельможа, в блеске многом

Не так ли твой как пышен цуг?

Не только ль славен ты кудрями,

Всяк день роскошными столами

И множеством нарядных слуг?

Творящ в Ареопаге суд,

Под кровом злата и виссона,

Фемиды свято место тут:

Беги из-за зерцальна трона,

Кол ты неправеден, Катон!

На что и правосудье в свете,

Когда есть стольник в той примете,

Что стал другой Шемякин он?

К чему способности и ум,

Коль дух наполнен весь коварства?

К чему послужит вождя шум,

Когда не щит он государства?

Емелька с Катилиной — змей;

Разбойник, распренник, грабитель

И царь, невинных утеснитель,—

Равно вселенной всей злодей.

В триумфе, в славе, под венцом,

Герой, Помпея победитель,

Июлий жаждущим мечем

Не стал ли Рима обагритель?

Славней Екатериной быть:

Престав быть чуждым страх границам,

Велела слезы стерть вдовицам,

Блаженство наше возвратить.

О вы, верховныя главы,

Сыны от крови светлородной!

Тогда достойны знати вы,

Когда душою благородной,

Талантом, знаньем и умом

Примеры обществу даете,

И пользу оному ведете

Пером, мечем, трудом, жезлом.

Дворянства взводит на степень

Заслуга, честь и добродетель;

Не гербы предков, блеску тень,

Дворянства истинна содетель:

Я князь, коль мой сияет дух;

Владелец, коль страстьми владею;

Болярин, коль за всех болею

И всем усерден для услуг.

Пред нами древностью своей,

О князи мира, не гордитесь:

Каков Евгень, Тюрень, мужей

Представьте, ими возноситесь,

Но в росском множестве дворян

Герои славнее бывали

И ныне царство подпирали;

Меж прочих сей в пример вам дан:

Отечеству Румянцов друг

И прямо света хвал достоин.

Велик, что в нем геройский дух,

Но боле, что Восток спокоен

И Север стал его рукой.

Когда уста не прославляют,

На то лишь только умолкают,

Чтоб мирной чтить его душой.

           К ЛИРЕ

Звонкоприятная лира!

В древни златые дни мира

Сладкою силой твоей

Ты и богов и царей,

          Ты и народы пленяла.

Глас тихоструйный твой, звоны,

Сердце прельщающи тоны

С дебрей, вертепов, степей

Птиц созывали, зверей,

          Холмы и дубы склоняли.

Ныне железные ль веки?

Тверже ль кремней человеки?

Сами не знаясь с тобой,

Свет не пленяют игрой,

          Чужды красот доброгласья.

Доблестью чужды пленяться,

К злату, к сребру лишь стремятся,

Помнят себя лишь одних;

Слезы не трогают их,

          Вопли сердец не доходят.

Души все льда холоднея.

В ком же я вижу Орфея?

Кто Аристон сей младой?

Нежен лицом и душой,

          Нравов благих преисполнен?

Кто сей любитель согласья?

Скрытый зиждитель ли счастья?

Скромный смиритель ли злых?

Дней гражданин золотых,

          Истый любимец Астреи!

                   БОГ

О ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трех лицах божества!

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем: бог.

Измерить океан глубокий,

Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий,—

Тебе числа и меры нет!

Не могут духи просвещенны,

От света твоего рожденны,

Исследовать судеб твоих:

Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,

В твоем величьи исчезает,

Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну

Из бездн ты вечности воззвал,

А вечность, прежде век рожденну,

В себе самом ты основал:

Себя собою составляя,

Собою из себя сияя,

Ты свет, откуда свет истек.

Создавый все единым словом,

В твореньи простираясь новом,

Ты был, ты есть, ты будешь ввек!

Ты цепь существ в себе вмещаешь,

Ее содержишь и живишь;

Конец с началом сопрягаешь

И смертию живот даришь.

Как искры сыплются, стремятся,

Так солнцы от тебя родятся;

Как в мразный, ясный день зимой

Пылинки инея сверкают,

Вратятся, зыблются, сияют,

Так звезды в безднах под тобой.

Светил возженных миллионы

В неизмеримости текут,

Твои они творят законы,

Лучи животворящи льют.

Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипящий сонм,

Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры —

Перед тобой — как нощь пред днем.

Как капля, в море опущенна,

Вся твердь перед тобой сия.

Но что мной зримая вселенна?

И что перед тобою я?

В воздушном океане оном,

Миры умножа миллионом

Стократ других миров,— и то,

Когда дерзну сравнить с тобою,

Лишь будет точкою одною;

А я перед тобой — ничто.

Ничто! — Но ты во мне сияешь

Величеством твоих доброт;

Во мне себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Ничто! — Но жизнь я ощущаю,

Несытым некаким летаю

Всегда пареньем в высоты;

Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь — конечно, есть и ты!

Ты есть! — природы чин вещает.

Гласит мое мне сердце то,

Меня мой разум уверяет,

Ты есть — и я уж не ничто!

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей ты телесных,

Где начал ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? — безвестен;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! — в бессмертие твое.

Неизъяснимый, непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображении бессильны

И тени начертать твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить.

  БЕССМЕРТИЕ ДУШИ

Умолкни, чернь непросвещенна,

Слепые света мудрецы!

Небесна истина, священна!

Твою мне тайну ты прорцы.

Вещай: я буду ли жить вечно?

Бессмертна ли душа моя?

Се слово мне гремит предвечно:

Жив Бог! — Жива душа твоя!

Жива душа моя! и вечно

Она жить будет без конца;

Сиянье длится беспресечно,

Текуще света от Отца.

От лучезарной единицы,

В ком всех существ вратится круг,

Какие ни текут частицы,

Все живы, вечны: — вечен дух.

Дух тонкий, мудрый, сильный, сущий

В единый миг и там, и здесь,

Быстрее молнии текущий

Всегда, везде и вкупе весь,

Неосязаемый, незримый,

В желаньи, в памяти, в уме

Непостижимо содержимый,

Живущий внутрь меня и вне.

Дух, чувствовать, внимать способный,

Все знать, судить и заключать;

Как легкий прах, так мир огромный

Вкруг мерить, весить, исчислять;

Ревущи отвращать перуны,

Чрез бездны преплывать морей,

Сквозь своды воздуха лазурны

Свет черпать солнечных лучей;

Могущий время скоротечность,

Прошедше с будущим вязать;

Воображать блаженство, вечность,

И с мертвыми совет держать;

Пленяться истин красотою,

Надеяться бессмертным быть:

Сей дух возможет ли косою

Пресечься смерти и не жить?

Как можно, чтобы Царь всемирный,

Господь стихий и вещества —

Сей дух, сей ум, сей огнь эфирный,

Сей истый образ Божества —

Являлся с славою такою,

Чтоб только миг в сем свете жить,

Потом покрылся б вечной тьмою?

Нет, нет! — сего не может быть.

Не может быть, чтоб с плотью тленной,

Не чувствуя нетленных сил,

Противу смерти разъяренной

В сраженье воин выходил;

Чтоб властью Царь не ослеплялся,

Судья против даров стоял,

И человек с страстьми сражался,

Когда бы дух не укреплял.

Сей дух в Пророках предвещает,

Парит в Пиитах в высоту,

В Витиях сонмы убеждает,

С народов гонит слепоту;

Сей дух и в узах не боится

Тиранам правду говорить:

Чего бессмертному страшиться?

Он будет и за гробом жить.

Премудрость вечная и сила,

Во знаменье чудес своих,

В персть земну душу, дух вложила,

И так во мне связала их,

Что сделались они причастны

Друг друга свойств и естества:

В сей водворился мир прекрасный

Бессмертный образ Божества!

Бессмертен я! — и уверяет

Меня в том даже самый сон;

Мои он чувства усыпляет,

Но действует душа и в нем;

Оставя неподвижно тело,

Лежащее в моем одре,

Он свой путь совершает смело,

В стихийной пролетая пре.

Сравним ли и прошедши годы

С исчезнувшим, минувшим сном:

Не все ли виды нам природы

Лишь бывших мечт явятся сонм?

Когда ж оспорить то не можно,

Чтоб в прошлом време не жил я:

По смертном сне так непреложно

Жить будет и душа моя.

Как тьма есть света отлученье:

Так отлученье жизни, смерть.

Но коль лучей, во удаленье,

Умершими нельзя почесть:

Так и души, отшедшей тела,

Она жива,— как жив и свет;

Превыше тленного предела

В своем источнике живет.

Я здесь живу,— но в целом мире

Крылата мысль моя парит;

Я здесь умру,— но и в эфире

Мой глас по смерти возгремит.

О! естьли б стихотворство знало

Брать краску солнечных лучей,

Как ночью бы луна, сияло

Бессмертие души моей.

Но если нет души бессмертной:

Почто ж живу в сем свете я?

Что в добродетели мне тщетной,

Когда умрет душа моя?

Мне лучше, лучше быть злодеем,

Попрать закон, низвергнуть власть,

Когда по смерти мы имеем

И злой и добрый равну часть.

Ах, нет! — коль плоть разрушась тленна

Мертвила б наш и дух с собой,

Давно бы потряслась вселенна,

Земля покрылась кровью, мглой;

Упали б троны, царствы, грады

И все погибло б зол в борьбе:

Но дух бессмертный ждет награды

От правосудия себе.

Дела и сами наши страсти,

Бессмертья знаки наших душ.

Богатств алкаем, славы, власти;

Но, все их получа, мы в ту ж

Минуту вновь — и близ могилы —

Не престаем еще желать;

Так мыслей простираем крылы,

Как будто б ввек не умирать.

Наш прах слезами оросится,

Гроб скоро мохом зарастет:

Но огнь от праха в том родится,

Надгробну надпись кто прочтет;

Блеснет,— и вновь под небесами

Начнет свой феникс новый круг;

Все движется, живет делами,

Душа бессмертна, мысль и дух.

Как серный пар прикосновеньем

Вмиг возгорается огня,

Подобно мысли сообщеньем

Возможно вдруг возжечь меня;

Вослед же моему примеру

Пойдет отважно и другой:

Так дел и мыслей атмосферу

Мы простираем за собой!

И всяко семя, роду сродно

Как своему приносит плод:

Так всяка мысль себе подобно

Деянье за собой ведет.

Благие в мире духи, злые

Суть вечны чада сих семен;

От них те свет, а тьму другие,

В себя приемлют, жизнь, иль тлен.

Бываю весел и спокоен,

Когда я сотворю добро;

Бываю скучен и расстроен,

Когда соделаю я зло:

Отколь же радость чувств такая?

Отколь борьба и перевес?

Не то ль, что плоть есть персть земная,

А дух — влияние небес?

Отколе, чувств но насыщенье,

Объемлет душу пустота?

Не оттого ль, что наслажденье

Для ней благ здешних суета?

Что есть для нас другой мир краше,

Есть вечных радостей чертог?

Бессмертие стихия наша,

Покой и верьх желаний — Бог!

Болезнью изнуренна смертной

Зрю мужа праведна в одре,

Покрытого уж тенью мертвой;

Но при возблещущей заре

Над ним прекрасной, вечной жизни

Горе он взор возводит вдруг,

Спеша в объятие отчизны,

С улыбкой испускает дух.

Как червь, оставя паутину

И в бабочке взяв новый вид,

В лазурну воздуха равнину

На крыльях блещущих летит,

В прекрасном веселясь убранстве,

С цветов садится на цветы:

Так и душа, небес в пространстве,

Не будешь ли бессмертна ты?

О нет! — бессмертие прямое —

В едином Боге вечно жить,

Покой и счастие святое

В его блаженном свете чтить.

О радость! — О восторг любезный!

Сияй, надежда, луч лия,

Да на краю воскликну бездны:

Жив Бог! — Жива душа моя!

            ПАМЯТНИК

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о боге

И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,

И презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай.

ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ

Восстал всевышний бог, да судит

Земных богов во сонме их;

Доколе, рек, доколь вам будет

Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,

На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороны

Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят — и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны,

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

Воскресни, боже! боже правых!

И их молению внемли:

Приди, суди, карай лукавых,

И будь един царем земли!

ЖИЗНЬ ЗВАНСКАЯ

Energie ist das oberste Gesetz der Dichtkunst,

sie malet also nie wertm"assig

Собой не может быть никто.

Я без воззваний жил во Званке,

где звонки соловьи поют.

Приблудной Музе-оборванке

во флигеле я дал приют.

Она на пяльцах вышивала

апостолов, орлов и львов,

и Дашенька не выживала

из флигеля мою любовь.

Ни в чем пииту не переча,

оне ложились на кровать.

Любил обеих он, так неча

обеим было ревновать.

И он не чаял в них измены,

ниже волнения молвы.

Сколь верны Росския Камены!

И жены тоже таковы.

Да что пиит! (Будь он неладен!)

Висит промежду перекладин!

Но невозможно жить без жертв.

Воистину тот жив, кто гладен,

кто сыт да гладок — полумертв.

Покой мой дряхлый мне отраден,

и нет на мне чертовских черт.

И если все еще я жаден,

так вот уж не до райских гадин.

Ужели жил я долго вскую

на животрепетном краю,

очами гладя волховскую

всегда пременную струю?

А дура Муза говорила

на перепутии стихий:

«Люблю тебя! Крути, Гаврила,

и перемалывай стихи!»

Но так ли глупы те чинуши,

которым вечность суждена,

что прозакладывают души

под милости и ордена?

А что им крикнуть (не «тубо» же),

сим комнатным и гончим псам?

На них управы нету, Боже!

О том Ты ведаешь и Сам.

Но Званка, Званка, крепостная

моя красавица со мной!

И доживаю допоздна я

хозяйски жизнью запасной.

Ломаю понемногу время,

в отставку выгнав целый век.

Сижу во Званке, как в гареме,

я, православный человек.

По осени брожу по ржавой,

когда дожди меня поят,

и я Российскою державой,

как бабой доброю, объят.

Шагаю по стерне шершавой,

хлебаю живописны щи...

А что там слышно за Варшавой?

Европа ропщет? Ну, ропщи!

Живу во Званке я под старость.

Приди, отец архимандрит,

и зри, как оная мудрит,

ввергаясь и в покой и в ярость!

Займи очей моих ревнивых,

иди по строгой борозде

и зри, как блещут зори в нивах

и стелят шелком по воде!

Внемли же стук колес и гумен,

и песнь, что бьет ключом из дев!

И за меня молись, игумен,

молебен, яко длань, воздев!

Я в иноческий чин не лезу,

и все мое еще при мне.

Да уподоблюсь я железу

и звездному огню в кремне!

Устрою нынче я смотрины

для полнотелой осетрины.

Приди же, отче, а на нас

умильно взглянет ананас.

На должно тут же сядет место

и белорыбица-невеста,

преображенная в балык.

Резвятся крохотны пороки,

когда, еще слагая строки,

пиит уже не вяжет лык.

Да будешь, Боже, Ты преславен

во всех житейских чудесах!

Я, росс и Гавриил Державин,

о сем писах, еже писах.