МАТЕРИАЛЫ ВСЕРОССИЙСКОЙ И МЕЖДУНАРОДНОЙ ДИСКУССИИ «НЕ ХВАТИТ ЛИ «СБРАСЫВАТЬ ПУШКИНА С КОРАБЛЯ ИСТОРИИ»? (ЧТО НАМ СЛЕДУЕТ ВЗЯТЬ ИЗ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА)»

                                                                                                                        То, что я понял — превосходно. 

                                                                                                                Думаю таково же и то, чего я не понял.

Сократ

В статье «Что написано пером...» («ПЗ» № 2, 2012) едва ли не впервые затронут вопрос о влиянии средств писательского труда на самого автора и результат. Вряд ли статью следует рассматривать как призыв вернуться к гусиному перу, но осознание потерь в условиях неумолимого технического прогресса совершенно необходимо и очень своевременно. Угроза потери личности и самобытности велика.

Уже в эпоху пишущих машинок, а затем компьютеров, практически все выдающиеся произведения всё-таки написаны пером, в крайнем случае, авторучкой. Особенно это касается лирической поэзии. И в XXI веке совершенно невозможно представить первую запись стихотворения на компьютере. Теряется что-то такое, что и писать не хочется. Под пером каждое слово получает индивидуальность и неповторимость почерка, смываемые обезличкой печати. Так исчезает на иллюстрациях мазок, и мы уже не можем почувствовать волнение, владевшее художником. Недаром поэты мечтают о факсимильных изданиях, даже не обладая каллиграфическим почерком. Какой трепет охватывает читателя при виде рукописей любимых произведений! Конечно, далеко не всякие стихи, особенно в наше время повального графоманства, достойны такого воплощения, но для самого автора ручная запись бесценна.

Ещё одна негативная сторона машинизации писательского труда — исчезают черновики. Пропадают порывистые и размеренно-продуманные замены, вставки, зачёркивания, а то и перечеркивания целых страниц — следы и свидетельства работы создателя. Что будут делать будущие литературоведы, не имея возможности проследить извивы авторского замысла? Вспомним подвиг текстолога Мариэтты Чудаковой, восстановившей тексты Михаила Булгакова, и давшей мощный толчок булгаковедению.

Дело, конечно, не только в заботах об обеспечении работой будущих литературоведов. Надо думать, далеко не все нынешние произведения подвергнутся тщательному литературному анализу. Хотя, как знать... Будущая мощь компьютеров... Но для самого автора потеря возможности вернуться к началу размышлений грозит утратой замысла и сомнений — не выплеснут ли с водой и ребёнок? Не говоря уже о мнемонической памяти, очень точно отмеченной в статье А. А. Яшина.

Лев Толстой несколько раз переписывал «Войну и мир». К. Г. Паустовский описывает И. Бабеля с толстенной рукописью в писательской компании — наконец-то, вскричали писатели, Бабель написал роман! Нет, вздыхал Бабель, это двадцать два варианта «Любки-козак». Но черновики любовно сохраняли!

Да и читателю совсем не лишне прикоснуться к творческому процессу. Посмотреть, скажем, рисунки тонкого пера Пушкина на полях его божественных рукописей. Помнится Стефан Цвейг в речи «Смысл и красота рукописей» отметил: «Ибо из множества неразрешимых тайн мира самой глубокой и сокровенной остаётся тайна творчества». Наличие рукописи позволяет хотя бы прикоснуться к этой великой тайне.

Тем ни менее, компьютер, будь он неладен, существует! И очень прочно вошёл в нашу жизнь. Его никак не отнесёшь к «гедоническим гэджикам», хотя использоваться так может и, увы, используется обывателем, что называется, на всю катушку. Появление компьютера как технического средства, многократно усиливающего интеллектуальные возможности человека, практически перевернуло нашу жизнь и во многом, тут совершенно прав А. А. Яшин, с ног на голову. С такими переворотами следует бороться всеми возможными способами, но отодвинуть компьютер в сторону и в литературном процессе вряд ли удастся.

Увы, компьютер меняет мышление человека в сторону упрощения и механизации гуманитарной составляющей. Приведенный в статье анекдот о программисте прекрасно иллюстрирует, до какого идиотизма в принципе можно дойти. И именно художественная литература призвана сохранять и развивать человеческое в человеке. И тут вопрос о бумажной и электронной литературе встаёт с огромной остротой.

Современный пользователь компьютера привык считывать с дисплея информацию, а при «потреблении» литературного произведения интересуется содержанием, то есть разбирается что написано, совершенно игнорируя основное — как, на что обращал внимание ещё Пушкин задолго до появления ускорителей письма. Проблема здесь не столько в компьютере, сколько в утрате умения читать художественные тексты, понимать художественный язык, несущий куда больше информации, чем естественный. И выход тут, на мой взгляд, единственный — учить читать, учить языку. И только вернув русскому читателю это умение, научив его получать наслаждение от художественного произведения, а не только удовольствие от развлекаловки, можно ожидать возврата к книге. К памяти рук и шороху страниц.

Что же касается использования компьютера при написании произведения (прежде всего прозы,— стихи, как уже было сказано выше, просто этому не поддаются), то тут всё далеко не однозначно. В любой новации что-то теряем, что-то находим, и следует аккуратно взвесить — не превышают ли потери приобретений. А. А. Яшин очень красочно, с тонкой иронией описал утраты на пути технического прогресса и с этим трудно не согласиться — потери велики. Но не следует забывать и о чисто физических преимуществах компьютера, прежде всего в такой тяжкой части литературного труда как правка. Имеется в виду не исправление грамматических и синтаксических ошибок, что компьютер делает автоматически, но выявление повторяемости, различных неточностей, неблагозвучных сочетаний, перестановка предложений и абзацев, замена слов и так далее. Соблазн удобств слишком велик и немногие могут устоять.

По поводу скорописи. Тут трудно согласиться с А. А. Яшиным. По собственному — и не только — опыту считаю, что орудия писательского труда никак на скорость письма не влияют. А компьютер даже и замедляет. Быстрота сочинения определяется быстротой творческого мышления, почти всегда отстающего от возможностей средств записи. И как сотни лет назад писатель застывал с недонесённой до чернильницы ручкой, так и сейчас часами тупо смотрит на экран, не понимая, как язык повернулся такое написать и что делать дальше.

Речь, конечно же, не идёт о «федях с авторучками», о литературной подёнщине или, как сейчас принято говорить, коммерческой литературе — гнусный, кстати, оксюморон. Для таких «авторов» компьютер манна небесная, позволяющая перелицовывать сюжеты практически не меняя слов. Недавно один автор криминальных романов публично хвастался, что на зависть Сименону доведёт свою производительность до десяти страниц в день. Слава Богу, до таких откровений не дожил Гюстав Флобер, писавший не более семидесяти страниц в год, остающихся до сих пор эталоном французского литературного языка. Нет, речь не может идти о них в солидном литературном журнале, ибо если их считать писателями, то многие настоящие вынуждены будут отказаться от этого почётного звания.

Но и большие писатели в силу тех или иных обстоятельств задумывались и предпринимали шаги к ускорению труда. Классический пример — Ф. М. Достоевский. Великий русский писатель не раз прибегал к помощи стенографии. И Бог ему судья. Гениальность позволяла ему превращать свой мозг в литературное поле с великой жатвой. Сейчас же некоторые писатели, не обладая, очень мягко говоря, талантом Фёдора Михайловича, уже начинают заставлять компьютер печатать с голоса. А вот это уже опасно, ибо путается устная и письменная речь. Пишем, как говорим,— вот их кредо. Уж лучше бы молчали.

Ещё об одной теме, затронутой в статье А. А. Яшина — о «вреде» нанесенном России Н. М. Карамзиным.

По-моему А. А. Яшин первый заговорил о гениальности кириллицы. Думается, все русские писатели и читатели горячо и от всей души примут этот эпитет. И кириллица, и глаголица просто конгениальны нашему Великому и Могучему, доведенному Великой Русской Литературой до заоблачных высот! Наш язык, начертанный кириллицей, огромное, ни с чем несравнимое богатство нашей Родины, которое требует особо бережного отношения. Боюсь, что мутный поток хлынувшего графоманства может нанести непоправимый урон. Речь даже не о засилии латиницы и американизмов — восприимчивый и чуткий русский язык всегда легко справлялся с заимствованиями, достаточно открыть словарь иностранных слов. Но язык и письменность определяют национальное мышление, и в этом смысле разница между Западом и Россией достаточно велика. И прекрасно! И слава Богу! Зачем же нам быть такими, как они? Тем не менее, опасность велика — в нашей литературе всё чаще появляются изложения, обороты, фразеологизмы, напоминающие перевод с английского. Посмотрите на заполнившие литературные страницы после перестройки верлибры! Какое они имеют отношение к русскому свободному стиху, да и вообще к русской поэзии?

Но мы отвлеклись. О Карамзине и букве «ё».

Да, надстрочные точки нарушают эстетику кириллицы и уникальную возможность написания слова без отрыва пера от бумаги. До введения ё нам не надо было «ставить точки над и». Что касается «й», то первоначально эта буква по большей части заканчивала слово, и надстрочный знак нисколько не нарушал красоту кириллицы, а может быть даже и добавлял. Не вина Кирилла и Мефодия, что с развитием живого организма русского языка эта буква оказалась и внутри слов.

Возможно, следовало вместо знака «ё» ввести новую букву, скажем «о» с чёрточкой внутри, что подчёркивало бы родственность звучаний. Звуки е и ё не имеют ничего общего ни фонетически, ни артикуляционно. Видимо, Николай Михайлович ориентировался на обращение евё при изменении формы слова и ударения — легко — лёгкий, весело — весёлый. Но, как бы там ни было, уже в те времена звук ё входил в русский язык, и Карамзин просто это обстоятельство зафиксировал.

В настоящее время ни русскую речь, ни русскую письменность без «ё» уже представить невозможно. Более того, обозначение этой фонемы через е может привести к недоразумениям и незапланированным двусмысленностям. Например, не слышавший слово «пролётка» так и будет читать «пролетка», с чем автор уже сталкивался. А прочтя фразу «небо больного покрылось пупырышками», не сразу поймёт, что облачный свод здесь ни при чём.

Ныне ё полноправный член нашей азбуки. Кроме того, и это хотелось бы особо подчеркнуть, игнорирование в письме этой литеры, объединение в одном знаке двух совершенно разнородных звуков, противоречит самому духу кириллицы, подчёркнутому в статье А.А. Яшина, — одна буква — один звук. А то, чего доброго, придётся ввести совершенно ненужную нам транскрипцию.

И ещё об одном «вреде», нанесённом Н. М. Карамзиным — апологии династии Романовых в его великом историческом труде.

Да, «История государства Российского» не лишена недостатков, в том числе и приверженность автора монархической идее, что отмечали ещё первые читатели из числа демократов и либералов. Но согласиться с утверждением, что Н. М. Карамзин переписал и исказил русскую историю довольно трудно. Непреходящая заслуга Николая Михайловича, прежде всего, в том, что он написал русскую историю в смысле её систематизации и хронологизации. Это первый системный труд, и всё дальнейшее развитие истории как науки, так или иначе, на нём основывается, в том числе и на его критике.

Что же касается взглядов Н. М. Карамзина, довольно сильно окрасивших великолепный стиль изложения... А где вы видели труды по истории совершенно объективные, не несущие отпечаток личности автора? История всегда сопряжена с умонастроениями и ожиданиями общества, с идеологией, а то и просто политикой. И, безусловно, с явным или неявным заказчиком. Замечательный наш историк Л. Н. Гумилёв отмечал — даже в летописях, которые мы привыкли считать беспристрастным изложением событий, можно найти не только тенденциозное изложение, но и подделки, и позднейшие вставки, и сознательные искажения. Работая с источниками, Лев Николаевич использовал апробированный метод установления относительной истины — рассматривать совокупность свидетельств и размышлений. И в этом ряду прочно стоит труд Николая Михайловича Карамзина.

Можно было бы ещё поспорить с А. А. Яшиным по поводу некоторых его размышлений и взглядов. Собственно, это процесс бесконечный. И разве не цель самобытной статьи на столь животрепещущую тему побудить читателя к собственным размышлениям? Редко полностью совпадающих с мнениями предложившего разговор.

Вопрос в другом. Какие цели и задачи поставлены в статье А. А. Яшина? И разделяем ли мы высказанные идеи?

Статья проникнута тревогой о сохранении литературных традиций — как писания, так и чтения. И думающие писатели и читатели глубоко разделяют эту благородную тревогу. То, что «компьютерная литература» в существующем виде заводит куда-то не туда, практически очевидно. Собственно, и вся наша жизнь катится куда-то не туда... Но искусство — размышления о человеке и для человека — идёт вперёд пусть и неизведанными, но человеческими тропами, и не дай Бог свернуть на звериные, даже с помощью самых современных технологий. Загнанная в компьютерное тело, да сохранит наша русская литература свою вечную бумажную душу!

А. А. Яшин совершенно справедливо утверждает, что нам не дано «знание наперёд». Можно лишь утверждать, что двигаться вперёд можно только с того места, где находишься. Однако забота о будущем у человека в крови. И попытки предвидения, куда ведёт та или иная дорога жизни и не заведёт ли чёрт знает куда, не только проявление тревоги перед неведомым, но и отсечение опасных поворотов. И эту функцию статья в полной мере выполняет, заставляя хотя бы задуматься.

Но что сохранять в условиях бурного и не совсем человеческого технического прогресса? Как уберечься от духовного регресса?

Вопрос сложный, ибо связан с оценкой исторически накопленного и пониманием постоянного и неизменного, не подлежащего деформации. В 20-х годах прошлого века французский физик и философ Анри Пуанкаре совершенно серьёзно сформулировал закон сохранения: «Есть нечто, остающееся постоянным. Смысл этого нечто интуитивно неясен». За прошедшие десятилетия наука немного разобралась с этой «интуитивной неясностью», но тут же поставила новые, пока нерешённые вопросы. Например, об очень «тёмных» массах и энергии.

Но дороги науки, даже при захождении в тупик, никогда не отрицают прошедшего пути и, так или иначе, нащупывают столбовую дорогу. Шатания же литературы, не имеющей твёрдой и общепринятой аксиоматики, бездумное отрицании традиций, куда опасней. И ничего не может быть полезней заранее эти опасности выявить. И тут развитая интуиция, основанная на чтении и знаниях, неоценима.

Вдохновляет пример Фёдора Ивановича Тютчева, воспринявшего новации Пушкина, но сохранившего и развившего традиции классицизма. И вся дальнейшая русская поэзия без Тютчева непредставима. И закончить статью хочется призывом А.А. Яшина:

«...Пока есть возможность, уважаемые авторы и читатели, сохраняйте и вы ценности традиционной художественной литературы».

Иосиф Рухович,  пос. Томилино Московской области