МАТЕРИАЛЫ ВСЕРОССИЙСКОЙ И МЕЖДУНАРОДНОЙ ДИСКУССИИ «НЕ ХВАТИТ ЛИ «СБРАСЫВАТЬ ПУШКИНА С КОРАБЛЯ ИСТОРИИ»? (ЧТО НАМ СЛЕДУЕТ ВЗЯТЬ ИЗ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА)»

Казалось бы, ну о чем тут вообще говорить? Ведь любому мало-мальски разумному человеку и так все ясно! Ан нет. Получается, что далеко не любому и отнюдь не ясно. И ежели с упорством, достойным лучшего применения, на всех углах оспаривать очевидное, возводя при этом в ранг истины заведомый абсурд, непременно отыщется благодарная аудитория, и соратники верные обязательно  появятся. Примеров тому достаточно. И в прошлом, и в настоящем. Оттого разговор наш непраздный и весьма серьезный.

Лет пять тому назад, будучи в отпуске, я оказался в одном из райцентров ленинградской области, куда заехал ненадолго навестить родственников и друзей. Проходя как-то мимо газетного киоска я увидел на прилавке номер «Литературки», узнав, что он свежий, приобрел, ну и отправился восвояси знакомиться с его содержанием. Примерно через неделю, следуя тем же маршрутом, я попытался вновь купить эту всегда интересную для меня газету, к которой в далекие 70-е приобщил меня отец, бывший её постоянным читателем. Продавщица в ответ посмотрела на меня несколько непо­нимающе, но через мгновение в двух словах растолковала, что я был единственным, кто за последние полгода приобрел номер этой газеты, и, что менеджеры местного агентства по распространению печатных изданий перестали её заказывать. Вот так.

Примечательно, что аналогичная ситуация сложилась и у нас в Мончегорске. С той лишь разницей, что несколько номеров, поступающих в продажу, киоскеры даже на прилавок не выставляли, придерживая их для постоянных покупателей. Комментарии, сами понимаете, излишни. За прошедшие годы ситуация только усугубилась. И уж если мобильная по сути своей печатная периодика уступила информационное пространство электронным СМИ и масс-медиа, то о традиционных литературных изданиях и говорить не приходится. Объяснений этому найдется немало, но главное — очень уж легко и просто вещать в электронном виде. Сам себе редактор, издатель и прочая. Вышел в интернет и поливай! И аудитория-то неограниченная! А с традиционной книгой возни не оберешься, и с изданием, и с продажей.

Оно бы и ладно. Мы же не противники технического прогресса. Беда только в том, что современные информационные системы пока не столько помогают пользователю (а это, прежде всего, человек молодой и даже очень молодой), знакомиться с лучшими произведениями отечественной и мировой литературы, сколько уводят его в противоположную сторону, в мир литературных поделок, более походящих на комиксы, инспирированных буйной фантазией полуграмотных авторов. Такого рода чтиво всегда в выигрыше перед серьезной литературой — думать не надо, а думать — всегда трудно и не всегда для некоторых благодарно. К тому же появляется несчетное количество демагогов, чуть что — затевающих бесконечные споры на тему «что есть литература серьезная, а что — нет?» И где они, критерии и т.д. и т.п.

Данная ситуация наиболее угрожающа, если не гибельна, для классической литературы, и вообще для литературы реализма. Во-первых, классика — и русская XIX—XX вв., и советского периода (да и вообще — любая) — ни при каких обстоятельствах не относится к явлениям массовой культуры и поэтому не может быть использована для достижения коммерческой выгоды т.е. финансового успеха. И шоу особенного на такую тему не устроишь. Если так, то зачем вообще о ней толковать? Есть нынче такое модное понятие «не формат». Объясняет все, что угодно, в смысле — понимай как знаешь. Да и не интересует инициаторов разговоров о советской литературе, ежели таковые все-таки находятся, исследование сути явления. Большинству требуется взбудоражить аудиторию, устроить скандальчик, повысить собственный рей­тинг, а следовательно — доход. Все просто в мире капитала. Во-вторых, жизненные коллизии, художественно раскрытые в классических произведениях инвариантны для любой эпохи, а значит, и в наше время эти произведения актуальности своей не утрачивают. И с ними приходиться считаться, а это раздражает, ибо нужно либо создавать нечто с классикой сравнимое по уровню либо искать свои пути, свой стиль, почерк, либо «заткнуть фонтан», как предлагал Козьма Прутков. А как хочется быть властителем дум!!! Кстати, исследовать классику в качестве критика и литературо­веда тоже очень кропотливое, трудоемкое и не приносящее прибыли в денежном выражении занятие. Проще сделать по-иному: объявив классику замшелым анахронизмом, углубиться, как вариант, в постмодернистские красивости, пересыпая их матерком, и прослыть экстравагантным эпатажным гением. И ведь сей процесс не вхолостую идет, он «поставлен на широкую ногу капиталистического гешефта». А именно — деньги капают регулярно. А вы, батенька, о какой-то там классике! Ну и, в-третьих, не перевелись еще в странах «цивилизованных» богатыри мысли и духа, коим русская самобытная культура, и литература в частности — бельмо на глазу. И духовный “Drang nach Osten” идет непрерывно. В свете перечисленного (перечень далеко не полон, упаси Бог!) прежде всего под удар попадает именно русская литература советского периода. Уж больно она с виду уязвима и по статусу и по цвету, да и далеко ходить не надо. Вот она, на расстоянии вытянутой руки. Бери с полки и кромсай. А еще лучше, не вдаваясь в подробности, объявить, мол, на помойку ее! Все, дескать, по партийной указке делалось и под контролем известных органов. Чего там обсуждать, за редкими исключениями, только подтверждающими наши закономерные выводы. И тишина.

Начнем с того, что русская литература советского периода совершенно не нуждается в идеализации. Как всякое глобальное культурное явление она очень сложна, неоднозначна и неоднородна. Однако откровенное её шельмование, объявление сплошь «заказной» и подконтрольной официальной власти и, следовательно, не играющей в культурогенезе какой бы то ни было существенной роли, не выдерживает критики. Достаточно назвать трех нобелевских лауреатов и созданные ими произведения, что бы разом покончить с подобными рассуждениями. Ведь Пастернак, Шолохов и Солженицын не возникли из воздуха средь литературной пустыни. Отрицать их принадлежность к русской литературе советского периода не возьмется даже самый оголтелый новатор. К тому же, с учетом Бунина и Бродского, достижения отечественной литературы еще более весомы. И как после этого возможно рассуждать о незначительности русской классической и советской литературы? Я намеренно использовал в аргументации только нобелевские достижения наших писателей и поэтов, поскольку они и для зарубежных оппонентов бесспорны, и своих демагогов-софистов лишают возможности очередного «ниспровержения». Все! Русская литература советского периода — явление мирового масштаба, объективно состоявшееся и не подвергаемое сомнению. Значит «сбросить Пушкина с корабля истории» не удастся никому, сколь ни старайся. Иное дело, насколько русская советская литература будет интересна «поколению младому, незнакомому»? Ведь разговоры разговорами, но самые убедительные аргументы в любом споре на заданную тему произведения, созданные советскими писателями и поэтами. Будут их читать? Да и вообще знать о них, хоть понаслышке? Прав уважаемый главный редактор, когда говорит об избирательном упоминании в СМИ «дозволенных имен», А остальные, они что, не настоящие? Или не стоят нашего внимания и внимания потомков Артем Веселый, Леонид  Леонов, Николай Клюев, Павел Васильев, Юрий Кузнецов, Ольга Фокина, Анатолий Передреев, Юрий Казаков, Борис Примеров, Мария Петровых, Всеволод Иванов, Всеволод Кочетов, Константин Федин, Алексей Прасолов, Владимир Соколов, Леонид Губанов, Виктор Некрасов, Федор Абрамов, Василий Белов, Сергей Залыгин, Виктор Астафьев, Петр Проскурин, Виталий Маслов и многие, многие, многие замечательные писатели и поэты советской поры? Мощнейшие по масштабу дарования и  созданным произведениям. И ведь что примечательно, когда начинаешь всерьез, ближе и подробнее знакомится с творчеством того или иного представителя советской литературы, идеологическая составляющая (а таковая несомненно присутствует, никуда не деться от общества в котором живешь) постепенно становится незначительной и отходит на второй план. А на первый выходят чисто литературные достоинства и недостатки конкретного произведения. И ты шаг за шагом изучаешь творческую эволюцию автора, рост его профессионального мастерства, смену, может быть, неких жизненных ориентиров, корректировку приоритетов. А это на самом деле интересно. Я, помнится, был поражен, когда после «Журбиных» и «Братьев Ершовых», написанных Всеволодом Кочетовым живо и увлекательно, прочел его последний роман «Чего же ты хочешь?», книгу в начале 80-х довольно редкую. Если честно я не узнал автора совершенно, почувствовав его усталость и, если хотите, разочарование, возможно, в том, что он делал доселе. А идеология? В конце концов, именно к советской литературе как нельзя лучше относятся строки Глеба Горбовского: «...Все перемелется, Энгельс и Маркс, Черчилль и Рузвельт, останется Русь». Обидно, если наши дети так никогда и не узнают, какая она была, «Россия, кровью умытая»? И что за чудо «Осень в дубовых лесах»? Не почувствуют эпического трагизма «Соляного бунта» и «Канунов», не поймут, не ощутят каково приходилось их дедам  и прадедам «В окопах Сталинграда». Не оценят «Крутую дресву» и «Разлом». Вот именно это и станет настоящей трагедией. К сожалению одними техническими средствами подобные проблемы не решаются. Электронные библиотеки это очень здорово, но ведь интерес читательский, неподдельный они не создают. Преемственность культурной традиции необходима. Тут требуется отдельный разговор, выходящий за рамки нашего сегодняшнего.

Ну, а сегодня — что дальше-то? А дальше следует заметить, что мы приблизились к вопросу о том, что нам взять на вооружение «из арсенала русской литературы советского периода»? Абсурдность данного вопроса очевидна. Только начни мы отделять «злаки от плевел», как тут же и закончим, точнее — запутаемся и погрязнем в собственных бесплодных выкрутасах. Поскольку при всей сложности и неоднозначности, и даже, если угодно, при всей разнонаправленности советской литературы, хирургическое вмешательство при её изучении не принесет ничего, кроме вреда. Только постижение явления во всем многообразии может дать нам представление о его сути, поможет оценить масштаб и значение для современников и будущих поколений. Да и как вести отбор? И кто возьмет на себя сию напрасную миссию? Как определить систему отбора, сиречь — критерии? Ладно, предположим, что и критерии мы определили. Но тогда неизбежно придется, ничтоже сумняшеся, препарировать не только советскую литературу в целом, но и творчество каждого писателя, делая невозможным целостное восприятие его творчества. Ну, например, у Шолохова пришлось бы «Донские рассказы» в одну корзину определить, «Тихий Дон», понятное дело, особая статья. А для «Поднятой целины» еще одну емкость подыскать. И остальное растасовать в три группы. (А еще пронзительное шолоховское слово о Великой нашей войне!!!) И определить — вот это достойно внимания будущих поколений, а вот это — следует похерить и забыть навсегда. На выходе получаем неопределенной формы обрубок, не дающий никакого понятия о сути явления, в данном случае о творчестве писателя. Нонсенс. Ибо, повторяю, при анализе произведений советской литературы, идеологию необходимо отнести к вторичным признакам, на первое место выдвинув их художественные достоинства, актуальность темы, степень её раскрытия, особенности стиля, языка. Демагогия так называемых «антисталинистов» и всех иже с ними, кричащих о заказном характере советской литературы, о полной подконтрольности партийным органам литераторов той поры, «загнанных» в строй Союза писателей СССР, уводит нас от темы собственно литературы. Равно как и некритичное восхваление и возведение в абсолют, дескать, вот только тогда и было настоящее творчество, а сейчас... Вынужден еще раз сказать, русская литература советского периода не нуждается в идеализации, ведущей к превращению её в некую незыблемость, лишенную в конечном итоге права на жизнь. Вся прелесть этой литературы в сложности и многообразии, требующих по-настоящему научного аналитического подхода, серьезного и постоянного литературоведческого исследования, взвешенного и объективного. Просто это? Нет, это совсем непросто! Ведь серьезная критика и литературоведение также испытывают жесткий системный кризис. Но сие не означает, что мы должны нарвать из советской литературы нужных нам лоскутов и выбросить остатки на помойку. Итак, берем с собой все. Изучаем, разбираемся, оцениваем. И, помилуй Господи, просто-напросто читаем, не лишая себя собственной истории. Непозволительная это роскошь, точнее дурь, страшнее иной смертельной ошибки. И еще хотелось бы заметить, что пресловутый троцкистско-авербаховский РАПП был упразднен по инициативе того же Сталина. И очень вовремя. Этот шаг диктатора, кстати, вызвал живейшее одобрение не только в литературных, но и в театральных кругах. Например, во МХАТе, по свидетельству очевидца, «... все обнимались и поздравляли друг друга...» Доставалось, видимо, и очень жестоко доставалось писателям тех лет от рапповцев, коим даже Михаил Пришвин казался вредным и опасным. А создание такого творческого объединения, как Союз писателей СССР, и призвание из-за рубежа Алексея Максимовича Горького, шаг вполне понятный и по всем статьям для Сталина логичный. Подконтрольность творчества? Конечно. Но прежде всего в плане информативности, ибо знать, что творится в среде творческой, Сталину было просто необходимо. Это же единоличный хозяин всей страны, творец империи. Оттого-то и учреждение Союза писателей — шаг все-таки в целом созидательный, а никак не деструктивный. Особенно в сравнении с такими формированиями как РАПП и ЛЕФ.

К сожалению или к счастью, но публичные (и не столь уж частые) споры о судьбах отечественной литературы, в том числе советского периода, не «опускаются», за редчайшими исключениями, до таких тонкостей как обсуждение творческих методов создания литературных произведений. У нас ведь в определённом смысле и здесь анархия. Мне приходилось слышать залихватские сентенции, мол, да какие там методы? Не столь они важны! Главное, чтобы читатель клюнул!! А реализм или модернизм или другой возможный «...изм» — несущественно. Подобное безграмотное неуважение к творческому методу тоже явление времени. Не столь уж невинное явление. Важно ведь не только «что писать», точнее «о чем писать», но и «как писать». Конечно, большинству читателей нет никакого дела до творческого метода, оно и понятно. Но для нас-то данная тема, ох, как не безразлична! Тем более разговор о социалистическом реализме, являющийся по мнению уважаемого главного редактора, «дальнейшим развитием критического реализма», присущего классической русской литературе.

А ведь это вопрос! Я бы не взял на себя смелость, делать подобные заявления. Отчего? Да оттого, что считаю соцреализм, возникший, несомненно, на базе критического, творческим методом, не всегда и не вполне эту самую реальность отражающим. Или отражающим в искаженном свете, под нужным углом, а также, что, кстати, характерно и для советской историографии, помогающим и дающим право авторам говорить не всю правду, а давать её дозировано, все недосказанное превращая либо в мифологему, либо в несуществующее. И тут уже без партийной идеологии не обойдешься. Не упоминать о ней нельзя! Но так ли это? Возможно, я ошибаюсь? Предлагаю опереться не на теоретические выкладки, а на конкретные примеры. Их, конечно, тьма тьмущая, но конкретика нагляднее.

Самого беглого взгляда достаточно, дабы понять, что соцреализм в нашей литературе возобладал не сразу. Да и не все авторы им пользовались искренне и полностью. Тот же «Бронепоезд 14-69» Всеволода Иванова отнести к соцреализму, по-моему, еще нельзя. Это очень самобытная повесть молодого тогда автора, прошедшего Гражданскую войну и передавшего в оригинальной, я бы даже сказал, уникальной, хоть и довольно смятенной, манере свои ощущения и свою память о той жуткой, но для него, несомненно, и прекрасной поре. По прочтении книги остается ощущения, что автор сам пока не очень-то отчетливо представляет характер произошедшего, ибо в повествовании эмоции являются инструментом передачи содержания самих событий. И «Ташкент — город хлебный» Александра Неверова едва ли вполне сложившийся соцреализм. А вот «Железный поток», где, по словам Серафимовича, он стремился отразить «...правду не фотографическую, а синтетическую, обобщённую», уже к означенному методу гораздо ближе. И правда там односторонняя, ибо нет в романе цельной картины трагедии всего русского народа и в том числе казачества, независимо от принадлежности к «белым», «красным», и быть не может. А есть весьма разношерстное по составу, практически люмпенизированное, деморализованное жуткими трудностями и лишениями войны околовоинское формирование, в реальности именовавшееся Таманской армией, и предводитель Кожух, наполовину красный генерал Гош, наполовину Ксенофонт того же цвета, носитель единственно верного знания, что нужно делать. Безусловно, Таманской армии и оставалось только «иттить». Но кто сказал, что её анабазис описан правдиво? Сам Серафимович был, с позволения сказать, чрезмерно «прогрессивен» смолоду, да и сын его — комиссар Красной Армии в Гражданскую. Новой власти нужны были, как воздух, новые герои, и они были миру предъявлены. Вот и получается — «Старый мир из жизни вырос, развевайте мертвое в дым!» — непреложное правило тех лет, коснувшееся и литературного творчества, и прочно в литературе на долгие годы обосновавшееся. Опять-таки «кто не с нами, тот против нас». И третьего не дано. Но вспомним, что даже у витязя на распутье было на выбор три пути. А в соцреализме, указывающем, как нас учили, конструктивный способ и средства разрешения описываемых в произведении коллизий, только два, причем второй всегда неправильный и вредный. А разве не так? А разве «Тихий Дон» Шолохова при всех его бесспорных и гениальных литературных достоинствах, по большому счету правдив и объективен? И близко не было. Да, это глобальное повествование, созданное талантливейшим писателем на реальной исторической канве. Ну, а в конкретике читателю откровенно навязана большевистская псевдогероика и воплощающие её в жизнь Штокманы, Бунчуки, Кошевые, и прочая, и прочая, и на вершине — Подтелков и Кривошлыков, готовые лить кровь народную до полной победы революции, готовые на любое злодеяние и погибшие довольно бесславно. Вопрос: почему читатель должен этому верить? Если на самом деле история протекала с точностью до наоборот? А самым большим «подвигом» ничтожества, именующегося Мишкой Кошевым, являются убийство деда Гришаки и «казнь» Петра Мелехова. Но как отвратителен автору полярный персонаж — Митька Коршунов, ставший олицетворением всего «белого» казачества, воплощенном в одной фразе: «Давай, я стрельну...» Кстати, судьба Григория Мелехова тоже отнюдь не во всем показательна. Ибо по окончании гражданской войны бывшие «красные казаки» стали поднимать восстания против советской власти, окончательно замордовавшей жителей Дона, и не только продразверсткой и прочими зверствами. Я уже не говорю о том, что крестьянские восстания начались раньше и полыхали дольше. Одна русская Вандея — Тамбовская губерния чего стоила. Конечно, личная трагедия главных героев эпопеи показана не просто мастерски, а действительно гениально! Но ведь трагедия как «тихого Дона», так и всей России этим не исчерпывалась! Идеологическая же окраска произведения сомнений не вызывает. А вершина шолоховского соцреализма, несомненно, — «Поднятая целина». И вновь оговорюсь — у романа немало чисто литературных достоинств: от описаний природы до характерных типажей, подобных деду Щукарю, и жанровых сцен. Но мы сейчас о другом. О трагедии русского народа. О геноциде русских в процессе раскулачивания и коллективизации. О жутком преступлении коммунистической власти в отношении России. А разве роман в этом смысле объективен? Ничуть не бывало. Давыдов, Нагульнов, Разметнов — богатыри духа, хоть порой с перехлестами и недостатками; Половцев, Островнов, Тимоха Рваный, Лятьевский — отрепье и ничтожество, мешающее народу строить «новую» жизнь, и сметаемое с лица земли самим ходом истории. И «никаких гвоздей»! Только так и никак иначе! Тем не менее, читать роман интересно! Язык живой! Вот где скрыта громаднейшая трагедия таланта Михаила Шолохова! Трагедия всей жизни этого выдающегося художника, кстати, в письмах Сталину живописавшего порой совсем другие, нежели в «Поднятой целине», подробности «новой» жизни. Да и какая «целина» оказалась «поднятой» на самом деле? Сплошь и рядом истребление народа, уничтожение не кулаков, а всего крестьянства, настоящего, трудового — истинной элиты российской. Я не собирался и не собираюсь ставить под сомнение ни гений Шолохова, ни масштабность и значимость его творений. Но вместе с тем я глубоко убежден в следующем: изучение творчества любого большого художника должно быть всесторонним и нелицеприятным. Человеку свойственно ошибаться. И гению тоже. Другое дело, что ошибки гения могут быть тоже гениальны.

А теперь давайте обратим взор на совершенно иные произведения. На «Кануны»  Василия Белова, например. Можно ли называть этот великолепный роман, как, впрочем, и все творчество мастера, социалистическим реализмом? А произведения Виктора Астафьева, начиная с «Кражи»? А «Пряслины» Федора Абрамова? А все, созданное Валентином Распутиным? Я уже не говорю о Шаламове и раннем Солженицыне. И, если это тоже соцреализм, то определение сие никоим образом не функционально, ибо трактуется слишком широко. Нельзя же определить, что соцреализм — это все на­писанное в эпоху СССР! Сами авторы порой ухитрялись в одном произведении быть абсолютно разными, являя читателю то истинную заботу о будущем родной земли, то потрясающие примеры мракобесия. Яркий пример — «Память» Владимира Чивилихина. Когда автор повествует о сохранении русского исторического наследия, как то храм Параскевы Пятницы в Чернигове или малоизвестные страницы судеб декабристов, находившихся в ссылке от Михаила Лунина до Павла Выгодовского — это действительно впечатляет. Опять-таки именно из «Памяти», прочтенной в юности, я узнал об Александре Полежаеве и Владимире Соколовском, наглухо забытых в ХХ веке. Но когда начинается откровенное шельмование и довольно безграмотное, огульное оплевывание Льва Гумилева и его теории этногенеза, от возникшей было симпатии к автору и даже уважения не остается и следа. Во гневе праведном обличитель, будучи дилетантом в истории, обвиняет оппонента в лженаучной ереси, исходящей из «географического детерминизма» Монтескье; по всей видимости, не прочитав толком ни одной книги Гумилева-сына. Даже в те далекие годы при первом знакомстве с романом читать эту отповедь было очень неприятно. А уж познакомившись с трудами и жизнью Льва Николаевича, я тем более считаю клевету Чивилихина абсолютно неприемлемой и в человеческом, и в литературном аспекте. Но в целом, если вдуматься, для самого автора все очень логично. Гумилев никоим образом не вписывался в советскую действительность, вот его и следовало охаять. Это ведь тоже черта соцреализма — этакий объективный, якобы, подход. Показаны и положительные, и отрицательные явления жизни, во всем их многообразии и взаимосвязи. Замешан где-то божий дар с яичницей? Не беда. Сойдет. Главное — верную линию соблюсти. К счастью, подобным образом рассуждать и писать могли далеко не все. Вот и получалось изначально, что как творческий метод, соцреализм весьма сложен, неоднозначен, а для многих мастеров слова просто инструмент обхода цензуры. Спорно? Конечно же, спорно! Так ведь у нас же дискуссионное обсуждение. И я ни в коем случае не хочу что-либо и кого бы то ни было ниспровергать. И абсолютно согласен с автором очерка, когда он говорит, что Гладков, Кочетов, Шагинян и многие другие советские писатели и поэты творили по велению души. И вообще, что было — было. Давайте относиться к прошлому внимательно и с пониманием. Однако с пониманием и подразумевает разностороннюю оценку. А не пустое прославление или полное отрицание вне исторического контекста.

В этой связи очень интересными мне показались обобщения в виде «четырех уроков советской литературы». Хочу кратко на них остановиться.

Относительно первого урока, а именно интернационального характера советской литературы «по определению, соцзаказу и внутренним убеждениям писателей» возражений нет и быть не может. Но от использования терминологии советской поры в наше время я бы воздержался. Уважаемый главный редактор выражает вполне понятную мысль, противопоставляя определение «писатель-интернационалист» всевозможным проявлениям ксенофобии в литературе, и, конечно же, в общественной жизни страны. А разве ксенофобия когда-нибудь являлась чертой русского характера? По-моему, наоборот, русскому народу ксенофобия во всех её видах была абсолютно чуждой! Именно поэтому Россия никогда не была колониальной державой, освоив громадные территории за Уралом вплоть до Аляски и Калифорнии без кровопролития и геноцида народов, их населяющих. Уж если кто на ниве ксенофобии и преуспел, так в первую очередь романо-германский суперэтнос, о чем и сказал впрямую Шпенглер в «Закате Европы». Понятие же «интернационалиста» со времен Гражданской войны оставило о себе России жуткую и кровавую память, ибо именно интернациональные отряды в ту пору действовали с особой жестокостью по отношению не только к «белогвардейцам», но и к мирному населению. И продолжали выполнять свои палаческие функции в начале 20-х годов в составе Частей особого назначения, сокращенно ЧОН, действия которых были направлены, прежде всего, против русских, хоть и не только. Яркий пример — «чоновец» Аркадий Гайдар в Хакасии. Оттого-то и неприемлемо для меня определение «интернационалист». Вместе с тем считаю преступным любой розыгрыш «национальной карты», не приносящий народам ничего, кроме новых страданий и кровопролития. Повторяю — ксенофобия явление не русское!!! Но никто не лишит нас права гордиться тем, что ты русский, гордиться Россией.

Декларированная во втором уроке бесклассовость советской литературы также является очевидной. Особенно, если принять во внимание то беспримерное кровожадное упорство, с каким советская власть эти самые классы уничтожала до полного искоренения. И преуспела в этом. Какие уж тут могут быть классы. Согласен, что разделение на рабочих, крестьян и интеллигенцию — не более чем условность. И с утверждением об отсутствии классового разделения в современном российском обществе согласен. И с тем, что «крики» в СМИ о существовании пресловутого «среднего» и прочих классов России сегодня — просто очередная мифологема. Группы, группировки, социально-экономические, финансово-промышленные или какие-то еще, да, они есть. А классов нет и не может быть. Класс должен обладать кроме всего прочего поведенческими традициями, которые обусловлены общими принципами психологии и морали. А для их формирования необходимы, как минимум, историческое время и благоприятные условия. Но и при отсутствии сложившихся в обществе классов несомненно утверждение о «художественном воплощении позитивного и негативного в рамках (христианской в своей основе) морали» для современной литературы. Но ведь это урок-то классической русской литературы, а не собственно советской! В русской литературе советского периода данный творческий метод применялся широко, только не всегда искренне.

Третий урок — «о народности  русской литературы периода соцреализма». Да, эта литература для народа и о народе. Народ — главный герой советской литературы. И вот здесь считаю любые «но» и «однако» неуместными. Точнее — третьестепенными. И лучшие произведения современной литературы ведь тоже обладают качеством «народности». Опасность негативного влияния на широкие читательские круги «компьютерного чтива» от «фэнтэзи» из разряда «что хочу, то и ворочу», и бульварных детективчиков с мелодраматическими инспирациями до поверхностных «философических» компиляций, вполне понятно, существует. И все-таки есть надежда, что истинное художественное слово своего значения не потеряет. Ведь именно оно и является отражением нашей жизни, человеческой души, разума и даже безумия.

Четвертый урок о высочайшем уровне советской военной художественной литературы также бесспорен. Произведения авторов-фронтовиков сегодня, без преувеличения, бесценны.

Они во многом очень разные, но одинаковы в главном — в описании величайшей трагедии и величайшего подвига народа, уничтожившего фашизм, в рассказе о человеческих впечатлениях и ощущениях на войне, о чудовищной природе и злодеяниях войны, которая не должна повториться. Да, по прошествии времени все видится и воспринимается во многом иначе. Но разве могут и сегодня кого-то «не зацепить» такие, например, строки: «В красном сне, в красном сне, в красном сне бегут солдаты, те, с которыми когда-то был убит я на войне» или «Я убит подо Ржевом...»? Сейчас писать о войне невероятно трудно. Причин тому немало. Главная пожалуй состоит в сложности формирования исторически сбалансированного, объективного взгляда на Великую Отечественную войну, как, впрочем, и на любые иные войны и конфликты, в которых участвовал русский солдат. Но неизменным остается беспримерный народный героизм, не показной, не лубочный, сопряженный с великими жертвами и великой любовью к родной земле.

Непрофессиональные, как правило, попытки пересмотра результатов Великой Отечественной на руку именно «нашим злейшим друзьям», пытающимся навязать России западноевропейские стандарты жизни и мышления. Но это проявления извечного «Drang nah Osten» и наивно было бы ожидать от «мистеров и сэров» чего-то иного.

Итак, безоглядная хула, равно как и хвала, бесперспективны, ибо не дают возможности объективной оценки любого явления. А значит — не позволяют определить его значение в жизни отдельных людей, а также народа и страны в целом. И нам нельзя быть столь беспечными и расточительными по отношению к русской советской литературе. О ней можно и нужно спорить, её необходимо изучать и просто читать, её обязательно нужно уважать и ценить. Иначе мы вновь наступим на канонические «грабли», отказавшись от значительной части своего же культурно-исторического наследия. И никакое это не «смелое новаторство» получится, а непоправимая ошибка, граничащая с преступлением против будущего. Вот это действительно страшно. Жаль только, не всем и не всегда понятно. Аберрация близости, знаете ли, штука коварная. И очень часто благодаря ей сиюминутное представляется вечным. Но разрушение никогда и никому не приносило пользы, не говоря уже о счастье.

И еще одна реплика. Попытку Минобрнауки объявить Литературный институт «неэффективным» считаю открытой диверсией, направленной против отечественной культуры. И не столь важно, что явилось причиной этого шага. Да что бы ни было, чиновное ли головотяпство, интерес ли некоего олигарха заполучить здание института в личную собственность или нечто иное! Вынесение подобного вердикта — конкретное зло, ибо среди творческих ВУЗов нашей страны Литинститут уникален. И в мире он аналогов не имеет. Это «школа литераторов», где им, прежде всего, прививают глубоко профессиональное отношение к творческому процессу, учат по-настоящему ответственно и вдумчиво работать со словом и отвечать за каждое свое слово. Любой здравомыслящий человек понимает, что значение литературы для жизни народа и страны невозможно выразить финансовым эквивалентом. А упразднение Литинститута направлено, прежде всего, против нашего с вами будущего. И требует немедленного противодействия, решительного и конкретного.

А вот насчет книжных магазинов могу даже похвастать — у нас в городе их аж целых два! Один более или менее стоящий. Поэтому закончить статью придется так же, как Хемингуэй «Фиесту»: «Да, этим можно утешаться, правда?»