СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ РАССКАЗ.  Андрей Игоревич Шендаков родился 22 июня 1978 года на окраине г. Болхова Орловской области. Стихи пишет с 12, прозу — с 20 лет. В 1999 году стал лауреатом районного поэтического конкурса, первое стихотворение было опубликовано в газете «Болховские куранты» в 2001 г. В 1996 году окончил училище, в 2001 — университет, а затем очную аспирантуру, в 2004 году защитил кандидатскую, в 2009 — докторскую диссертацию. Работал на селе, с 2004 года преподает в университете, в настоящее время — на должности профессора. С 2013 года — федеральный эксперт в научно-технической сфере. 

 Публиковался в журналах «Молодая гвардия» (2006, 2007, 2009—2011), «Наш современник» (2005, 2008), «Московский вестник» (2006), «Роман-журнал XXI век» (2004, 2009, 2010), «Огни Кузбасса» (2012), «Родная Ладога» (2012), «Стражник» (2013), альманахах «Орел литературный» (2006, 2008, 2010, 2011) и «Золотая строфа» (2011), газете «Российский писатель» (2009), сборниках «Симфония» (2006), «Зеркало Пегаса» (2008) и пр. Автор многих публикаций в газетах Орла и Орловской области (2001—2012).

Стипендиат Союза писателей России (2009), лауреат конкурса «Дети Солнца» (2006, проза), Всероссийского поэтического конкурса имени Сергея Есенина (2010), Международного поэтического конкурса «Золотая строфа — 2011» и «Золотая Строфа — 2012» (фирменные статуэтки в номинациях «Гражданская лирика» и «Стихи о любви», диплом в номинации «Стихи о поэте и поэзии»), Межрегионального литературного конкурса «Моя родная Русь», посвященного 125-летию со дня рождения Н. С. Гумилева (2011, проза), Всероссийского литературного конкурса-фес­ти­валя «Хрустальный родник» (2012, г. Орел, I место).

Отмечен почетной грамотой и благодарностью департамента образования, культуры и спорта Орловской области (2010, 2011), дипломами Международных литературных конкурсов малой прозы «Белая скрижаль — 2011», а также дипломом Международного конкурса детской и юношеской литературы имени А. Н. Толстого (2012, за поэму «Русская дорога»). С краткими рассказами и стихами вошел в лонг-листы Международного конкурса «Славянские традиции — 2011» (Крым).

Автор сборников стихов «На высоком холме» (в авторской редакции, 2006) и «В старинном городке» (редактор М. В. Ганичева, 2011, книга вошла в лонг-лист Бунинской премии 2012). Член Союза писателей России.

 (рассказы)

МОЛЧАЛИВАЯ ВОДА

Южный порывистый ветер качал пушистую ольху, осыпая яркой пыльцой вздыбленную из-под снега землю, а на склонах холма застенчиво распускались бледно-желтые огоньки мать-и-мачехи. Пахло оттаявшей глиной, мхом, сырым хворостом, ракитовой корой и солоноватым дымком. Вдалеке, в густом весеннем мареве, необозримо плыл горизонт, усеянный ворсинками рощиц, перелесков и придорожных аллей. Поле полого спускалось от асфальтной дороги до тернистых овражков на речном берегу, дыша паром, и это были не сотни, а километры, километры благодатной земли, ведь именно здесь, на девяти холмах, в двенадцатом веке славянские племена срубили деревянную крепость: набегавшие орды кочевников выдавали себя пылящимися хвостами за пятнадцать верст.

Став на склоне одного из этих холмов, Андрей Булавин гордо осматривал окрестности и находился в весьма доброжелательном расположении духа, поскольку шел в гости к своей бабушке, Полине Михайловне, а она-то наверняка побалует его на Пасху пирогами из русской печи. Внизу, вдоль широкого луга и прибрежных домиков, отгремев и отрыдав глыбами льдин, еще стояла молчаливая речная вода; за оврагом, в просини жидких берез, белели стены монастыря...

Наклонившись и шагнув в дом, Андрей обнял Полину Михайловну, сел к окну, осмотрел печь и знакомые с детства стены, но вдруг, точно судорожная молния, пронизала его дрожь.

— А икона где? — спросил он, резко встав из-за кухонного стола и подбежав к пустому углу.

Иконы не было... Сидя на табурете, Полина Михайловна отвела в сторону взгляд, спокойно прижала ладонь к ладони, опустив их в подол старого платья, и тихо, почти обреченно сказала:

— Да старая она была уже... Червяки ее начали грызть. Чтоб совсем не загиблась, я ее и продала...

— Но ведь ей цены не было...— растерялся Андрей, кусая обветренные губы.— Она ведь из твоего старого дома?..

— Видать, из него... была,— равнодушно ответила Полина Михайловна, словно что-то скрывая, а скрывать было что.

Оказалось, что Николай, младший брат Андрея, уже давно выставлял ее на каком-то сайте для продажи и просил двести тысяч рублей. Покупателя долго не было, а брат нигде не работал и старательно выуживал у Полины Михайловны пенсию. Она занимала у соседей, даже голодала из-за этого, но все повторялось: деньги Николай снова клянчил то на пиво, то на сигареты, то на дискотеку.

«Как же так? — думал Андрей, уединившись в коридоре.— Апостолов Петра и Павла не стало... А ведь я еще в детстве молился возле них, когда болел. Славил Христа на Рождество. Выходит, что моя семья предала Бога... Да ведь икона, несмотря на свою древность, была в идеальном состоянии...» Ему уже не хотелось ни пирогов, ни самодельного вина, а лишь — правды; и он снова подошел к неразговорчивой Полине Михайловне, медленно обо всем ее спрашивал, кусал губы, клял себя за то, что не уберег икону.

Выяснилось, что купили ее какие-то заезжие мужички. Конечно, они — психологи. Конечно, они знали способы и манеру уговоров для одинокой старухи, лишенной, к тому же, последних копеек, и она продала икону. Но почему у нее не хватило сил отказать? Может, потому, что не хотела она, чтобы Николай поживился этой святыней, поскольку сильно он обижал Полину Михайловну, даже кричал и угрожал. Не верил Андрей, что бабушка, яро молившаяся в церкви еще несколько лет назад, вдруг усомнилась. Здесь было что-то еще, ведь и не чувствовала она себя виноватой.

— Поколение “next”... Выродки!..— дико ругался самостоятельный Андрей, высказывая матери претензии о воспитании брата.— Довел старушку! Все деньги у нее выскреб. Икону продала!.. А вы, вы-то куда смотрели?.. Я живу в чужом городе и приезжаю к вам раз в полгода, но вы, вы... знаете что?.. Прекратите жить в разладе! На работу этого бездельника устройте! Семейная дружба утрачена...

Но скоро горячность Андрея ослабла, он накинул сероватый, линялый плащ, прихватил несколько черно-белых снимков и поехал в милицию, к знакомому следователю, однако тот прямолинейно и опытно сказал, поправляя на лбу фуражку:

— Вряд ли что-нибудь получится, потому что, во-первых, икона продана, как я понимаю, добровольно, да и дело, во-вторых, со старухой связано, а у них, вы знаете, на часу сто перемен... Я не думаю, что она захочет этих поисков. Если бы икону украли, то это было бы другое дело. А потом, по той фотографии, где икона попала в кадр, сложно будет ее идентифицировать. Слишком размыто изображение, да и мало ли подобных икон было на Руси написано. Это, сразу ясно, не Рублев, девятнадцатый век, судя по всему, а может быть, и начало двадцатого... Сложно, нереально...

Конечно, фотографию иконы можно было отыскать и на том сайте, где она без толку провисела почти два месяца, но Андрей понял, что никто с ним заниматься не станет, не до «сомнительных» святынь дело... И он всерьез заинтересовался историей, перекопал все домашние книжные полки, исколесил районные и областные библиотеки, вечерами сидел в архивах, разыскал даже некоторые корни своей родословной, узнал многое о храмах, православии и, конечно, об иконах. Оказалось, что это был весьма и весьма ценный экспонат, за который многие коллекционеры не пожалели бы и полмиллиона рублей, а за рубежом — и того более.

Суть состояла в том, что монахи «обретали» подобные иконы и в других городах, но только на них изображались разные апостолы. Подразумевалось, что иконы после написания будут собраны в одном храме, но этого так и не случилось, а теперь, когда почти все иконы-сестры находились в частных руках по всей стране, воссоединить их и вовсе стало невозможным. «Как же так,— снова тяжело думал Андрей, засидевшись в архиве,— выходит, что растасканы святыни — где мошенничеством, где воровством, а где, может быть, даже и убийством. Выходит, что Русь современная по-прежнему не собрана в одно, целое государство, горит наша земля, пропадает в огне междоусобиц. Каждый пришелец теперь — царь, каждый пеший — бог, каждый путник — враг...»

Эти мысли наводили на Андрея глубокую, непроглядную пелену. Он задавал себе многие вопросы, но не мог на них ответить. Он вдруг погрузился в толщу, в океан, который засасывал его воронкой ко дну, глубоко — на тысячи лет, на миллионы событий и дат. Булавин подробно изучил историю убийства язычниками проповедника Кукши, смутное время, татарские набеги. Явственно он представил себе дохристианский город неподалеку от тех холмов, по которым он ходил почти двадцать девять лет, а ведь, наверное, из той древней общины люди и переселились в город, срубленный в двенадцатом веке, да не где-нибудь, а на одной долготе с Иерусалимом...

Когда в начале августа Андрей вдруг захворал и попал на операционный стол, то семья Булавиных сильно заволновалась, восприняв это как тревожный знак, посланный с неба. Придя в сознание, Андрей и вовсе огорчил своих родственников поспешной мыслью:

— Вот... Икону продали, а Господь теперь нас наказывает. Это пока только цветочки...

Все нипочем было только Полине Михайловне, и, после возращения из больницы, Андрей снова приехал к матери, чтобы расспросить у нее об иконе, о том, откуда она все-таки взялась, праведен ли путь ее приобретения.

— Знаешь,— неохотно призналась мама,— когда ты был еще совсем маленьким, я работала художником-оформителем на заводе, а тогда мы все были комсомольцами и атеистами, безбожниками. Думаю, что и сейчас мы не слишком сильно изменились... В общем, я упражнялась в рисовании портретов, а мой товарищ, Гришка Сенин, мне на день рождения эту икону и подарил, чтобы я смогла нарисовать... святого.

— Так вот откуда те альбомчики, которые я находил в детстве,— удивился Андрей, немного обрадовавшись проявлению истины,— но, знаешь ли, твой святой не был похож ни на апостола Павла, ни на апостола Петра... Ты прятала эти альбомчики, поскольку в одном из них четко вырисовывался портрет Николая, последнего царя...

— Ой... Я теперь и не знаю,— отвернулась мама, покраснев от стыда.— Ну, может, это был какой-то другой царь.

— Да один к одному — Николай II, мама, не смеши меня,— улыбнулся Андрей над бывшей комсомолкой-«монархисткой».— Ты рисовала его в лике святых, мама... Ты хоть представляешь, что ты делала?..— еще сильнее удивился старший сын.— В лике святых его ведь только теперь прославили... А-а-а...— подняв палец, продолжал он,— я догадался: Кольку нашего ты тоже в честь царя назвала...

Ответ не прозвучал, и, разузнав некоторые подробности, Андрей поехал к Гришке Сенину, отыскал его дом, постучал в калитку и увидел на пороге уже лысоватого мужичка, опрятно одетого, с приглаженной бородой, пестрящей по краям, словно алюминиевая пластина. Без намека можно было сказать, что он не врач, не крановщик со стройки, не учитель, а именно — инженер: что-то было в нем немного романтичное, творческое, не было врачебной замкнутости, рабочей грубости и учительской назидательности.

— ...Да-да, икона, помню-помню,— сказал он, закурив сигарету и блеснув серыми глазами, так, словно в этот момент опрокинул стаканчик,— эта икона принадлежала моему деду, он был чекистом, взрывал церкви, а то, что удавалось припрятать, приносил домой. Так и эти апостолы у нас оказалась, да много у нас икон было...

«Так я и знал,— думал Андрей, глядя сквозь стекло автобуса на бегущие за окном поля,— путь иконы был преступным. Многие молились возле нее, те, кого вскоре не стало: кого убила революция, кого война, кого лагерь, немецкий или советский — разница теперь невелика: сущность у лагерей была одна — дьявольская...

Но история молчала, скрывала подробности своего туманного потока, икона тоже молчала, даже перед такими честными людьми, как Андрей; тем более, она уже давно была где-то далеко, а может быть, совсем рядом — для души и прозрения нет расстояний. Но во всей этой истории тупик все-таки был: не мог Булавин смириться с пропажей и осознать первопричину исчезновения... Лишь в церкви он обо всем догадался, подкрепив свои размышления словами священника.

— Что я могу сказать?..— перебирая четки, нахмурился рыжебородый батюшка.— Икона не должна висеть без пользы в углу, она требует, чтобы возле нее молились; чтобы в человеке шла постоянная духовная работа, ибо икона подобна ребенку: если ее бросишь, найдутся те, кто приютит... Вижу я, что попала эта икона в добрые руки, к людям, которые будут ценить ее так, как она этого заслуживает...

Андрея еще беспокоили унылые сомнения, к честному ли человеку или в храм попадет икона, а не будет ли продана за границу, к каким-нибудь пустоголовым потребителям попкорна. Но вскоре он окончательно успокоился, увидев по телевизору сюжет, где видный российский политик — не будем называть его фамилию — подарил икону православному храму в Тверской области. Андрей услышал, что икона — работы неизвестного мастера, начала девятнадцатого века, и узнал, узнал ее, а может, внушил себе, что это была именно та икона, из дома Полины Михайловны. Сердце Андрея успокоилось, ведь если, как он думал, политики даже кремлевского ранга помогают восстанавливать церкви, хотя и рисуются перед народом, то, может быть, собирается Русь воедино, не свергнут ее в ад новые монголы, идущие с Запада и Востока, воскреснет праведник Кукша, будет много золы, а душа — спасена...

Сев у окна, Булавин задумался о том, что современные люди — точно пришельцы из прошлого, с теми же проблемами, сущностью и отношением к религии. Он простил и Полину Михайловну, и брата, но понял и еще одно: что многое повидала на своем веку Полина Михайловна, перетерпела — и войну, и голод, и каторжный труд, и смерть мужа, и одиночество, и издевательство внука. И настал тот момент, когда она уже все замолила, все грехи и все помыслы, и поняла, прозорливо почувствовала, что не нужна ей больше икона, никто не нужен: ни царь, ни Ленин, ни Бог; она сама по себе — одинокая русская старуха, чья духовность, может быть, не слабее, чем у Святого Духа.

От этой мысли Андрею Булавину стало жутко, не по себе: словно языческий идол, смотрела в окно луна, вешая голубые лоскутки лучей на облепиховый куст, и копья сухого орешника чертили небо... В ноябре он снова приехал к родителям и навестил Полину Михайловну, долго стоял на берегу, смотря на спокойные воды осенней реки, которую по берегам сковывал первый ледок. Андрей долго шел по течению, а вслед за ним, скрывая тайны Бытия, текли и мироточили придорожные звезды — иней на земле и роса на небе. Нет, еще много скрывает в себе русская душа... Она молчит, но — видит Бог! — еще не один раз хлынет бурным весенним потоком.

ПЕРЕПОЛНЕННАЯ ЧАША

В столярном цеху, где работал Игорь Сергеевич Плотников, с утра было шумно: гремели станки, звенели пилы, бревна с громом падали на вагонетку, стружки летели во все стороны... Бригаду вдохновляло то, что после обеда — получка, которая, к тому же, выпала на пятницу. А это значило, что после смены можно будет заглянуть в кафе или к старым знакомым. Наступил перерыв, и мужики, стряхивая опилки со спецовок, стекались в курилку, чтобы посудачить и «забить козла».

— Думаю, в конце года мы получим премии,— садясь за стол, выдохнул пожилой Игорь Сергеевич,— работаем мы исправно...

— А раньше как было? Давали?..— с интересом спросил Иван Федотов, самый молодой в бригаде столяр.

— Раньше, Ваня, все иначе было,— грустно ответил Плотников, доставая из сумки буханку серого хлеба,— и слов не хватит всего рассказать... За живое ты меня взял.

— Ладно, Сергеич, расскажи,— подхватил Федотов,— я ведь тоже не все помню! Интересно нам.

— При советской власти получал я 280 рубликов в месяц,— начал Игорь Сергеевич, дымя папиросой.— Для сравнения: хлеб тогда стоил 20 копеек, и мог я купить на свою зарплату 1400 буханок, а теперь — только 240... Так что получать за нашу работу мы должны в пять-шесть раз больше, и работаете вы, ребятки, почти даром...

Молодые лица напряглись, пепельница наполнялась окурками, но Иван не унимался:

— Сергеич, а демократия сейчас есть? Что ты думаешь?..

Пригладив редеющие волосы и темно-пепельные усы, Игорь Сергеевич нахмурился и натруженно сказал:

— Нет... Что такое демократия? Это власть народа, когда группа людей, рабочих или крестьян, может устанавливать свой порядок, как в семнадцатом году... Власть народа всегда сопровождается анархией, а сейчас анархия происходит от наших политиков и депутатов, олигархов и бандитов, министров и банкиров. Я даже слово новое недавно в газете вычитал — «охлократия», то бишь попустительская власть подонков, по-гречески...

— Ты хочешь сказать, что теперь нами правят подонки? — уточнил Федотов, дымя сигаретой.

— Если слушать Жириновского, то такое впечатление бывает... Но не совсем так...— умно выговаривая слова, ответил Игорь Сергеевич.— Кое-что изменилось, хотя и простому работяге продохнуть по-божески не дают, давят низкой зарплатой... Что мы сейчас собой представляем? Сколько раз уже народ в России ошибался — то с революцией, то с Горбачевым, то с Ельциным. Устал народ морально, ни во что не верит, ничего не просит, не требует. Надо, я думаю, страной иначе руководить: кабинет рабочих и крестьян, кабинет ученых, кабинет работников искусства и культуры... И чтобы каждый кабинет в решении государственных вопросов держал ответ... А нет, так надо, как во Франции!

Задумавшись, мужики опустили головы и только молчаливо сопели, пуская сизо-бежевый дым. Вскоре едкое облако повисло над столом, окутало пеленой углы, в которых стояли лопаты и грабли. Заляпанная красной краской монтировка лежала на подоконнике среди пустых бутылок и стружек, огромная конусовидная чаша, переполненная опилками и древесными отходами, висела на мазутных тросах. Леденящим копьем черный от угля лом был воткнут в плотный грунт возле стены. Над дверью напряженно гудел тумблер, словно жук перед взлетом, и одинокая муха истерично билась в пыльное стекло. Захлопав крыльями, горлица вспорхнула над стальными перекрытиями цеха: за стеной раздались шаги.

— Так,— высокомерно просипел худощавый инженер, вынув из кармана и поднеся к лицу наручные часы,— прохлаждаетесь?.. Уже пять минут рабочего времени просидели... В общем, так: сейчас вы бросаете свои цигарки, вывозите тес для погрузки, а затем у нас будет уборка территории. Приказ директора: к 4-му ноября должен быть порядок!..

— Ого! — возмутился Плотников, подняв густые брови и растоптав окурок,— как в былые времена...

— А зачем праздник-то перенесли, Сергеич?.. Я лично не совсем понимаю,— продолжал задавать вопросы любопытный Иван.

— Думаю, Ваня, по нескольким причинам,— взяв метлу, ответил Игорь Сергеевич,— во-первых, 7-е ноября отмечать теперь нашим политикам совестно, народ и вовсе, кроме ярых ленинцев, этот праздник за праздник не считает: не верит больше народ ни коммунистам, ни тем, кто эту идею предал. Во-вторых, стыдно вроде бы нашим политикам от своей истории совсем отказаться. Вот и нашли они удобную дату — день изгнания поляков из Москвы. Но и здесь не все так просто. Дело в том, что Польша — слабое звено в дружбе с Россией. И эту слабость на полную катушку используют сейчас США: в Варшаве, между прочим, есть секретный отдел ЦРУ. Он организовывает цветные революции или, по крайней мере, пытается. Патриотично настроенные поляки под эту марку начинают бросать в наш огород камни. А 4-е ноября — это для них напоминание, что, мол, шведов били, немцев били, а вас, горе-завоеватели, уже давным-давно на место вставили. Хотя обидно, что славяне недружно жить стали...

— А я так бы сказал,— внимательно выслушав, оживился вдруг Андрей Андреевич, пожилой электрик,— политики в нашей стране — ничто, пустое место: генералы ордена получают, депутаты яхты покупают, думают, что они — боги, цари и вожди... Ничего подобного! Советский народ — вот был царь! Народ, а не царь изгнал поляков из Москвы. Так что суть у этого праздника великая, но где же раньше были наши политики? Почему боялись вспомнить подвиги наши? Сколько побед у русского воина, да все они забыты, забыт народ у нас... Большая беда России — это нелюбовь к народу и человеку. Особенно, я скажу, к пенсионеру... Разве можно на мою пенсию нормально прожить?.. Наш, между прочим, директор в депутаты избирался и не прошел лишь потому, что выступал от «Единой России». Проголосовали за какого-то проходимца: прикрыл он свой срам партийным билетом коммуниста... А нашему боссу, видите ли, страшно от коммунистической партии идти на выборы: из Москвы пришла бумажка, что, мол, главная партия — партия президента! Если же я не хочу за нее голосовать, то мне, по-вашему, в гроб ложиться?.. Вот вам и свобода выбора... Тьфу!.. Занимаются наши политики лицемерием: о народном ополчении говорят, а народ для них — скотина!..

— Сколько можно о нас ноги вытирать? — постепенно стала заводиться толпа.— Сколько можно мести?.. Уже время получки, а мы — в пыли и на холоде!..

Из гаража долетел грохот: слесарь Ильин в сердцах бросил гаечный ключ на пол и, сдвинув картуз на затылок, подошел к рабочим:

— Все, мужики, бросай инвентарь, пошли за получкой!

Но только толпа двинулась к конторе, навстречу из двери выскочил инженер и быстрыми шагами просеменил к Плотникову:

— Зарплаты сегодня не будет, а будет она четвертого числа, после того, как вы вернетесь с митинга!

— Нам еще и в митинге участвовать? — удивился Игорь Сергеевич.

— Бардак! — выругался Андрей Андреевич.

— Не имеете права принуждать!..— осмелел Федотов.

— Ничего не могу поделать: приказ главы района, а ему разнарядка спущена сверху — от губернатора,— проскулил инженер, дергая простуженным носом.— И еще: желательно за субботу сделать транспаранты, ну, как в былые времена. Например: «Единая Россия!», «Слава российскому народу!» и что-нибудь в том же духе. У нас в актовом зале есть красная материя и белая краска, столярный цех сделает рукоятки, а маляры напишут лозунги!..

— Это нам еще и завтра на работу выходить?..— двинулся на инженера коренастый Федотов, сжимая кулаки.

— Стой, Ваня,— схватил его за рукав Игорь Сергеевич.— Все, ребята, баста! Пошли в цех!

— Что будем делать? — сев на тесину, спросил Федотов.

— Есть идея...— подняв указательный палец, хитро выпалил Плотников.— Пока наш директор на совещании, мы успеем.

В четвертом часу вечера черно-синяя «Волга» уперлась бампером в еловое бревно возле ворот, и, подтянув ослабшие подтяжки, из ее двери выкатился Анатолий Фролович Синицын, руководитель этой строительной организации. Вытягивая из клетчатого пиджака толстую шею, он, словно холеный гусь, переваливался в сторожку, но из-за угла раздался истошный металлический крик:

— Где наша зарплата?..

Поджав колени, Синицын грузно вломился в дверь конторы, сбил с ног уборщицу и, тряся животом, побежал по деревянной лестнице. Его вспотевшие ладони скользили по перилам, а за широкие штанины цеплялись крепкие пальцы слесаря Ильина:

— Не уйдешь от рабоче-крестьянского правосудия, перевертыш!..

Бывший коммунист Анатолий Фролович все-таки успел захлопнуть дверь перед разъяренной толпой, сел в кожаное кресло и, отдышавшись, потянулся к телефонной трубке, но замешкался, слыша сквозь удары в дверь:

— Мы на тебя в Европейский суд жаловаться будем! Уже заявление написали! Отдай зарплату, единоросс!.. единорог...

Набрав номер РОВД, Синицын быстро положил трубку и, подойдя к двери, тихо, с притворством спросил:

— А в чем, собственно говоря, дело?..

— Зарплату, зарплату!..— стучали рабочие гаечными ключами в дверь.

— Леночка,— позвонив в бухгалтерию, сдался Анатолий Фролович,— выдайте этим тунеядцам зарплату...

Несмотря на устроенную забастовку, столярный цех в полном составе приковылял на митинг... Погода была отвратительной: лепил мокрый снег с дождем, ветер, выбивая слезы, пронизывал до костей, руки замерзали. Даже милиционеры отсиживались по углам, изредка показываясь на площади Ленина, но, когда вдалеке над сдвинутыми на глаза шапками вспыхнули, словно революционные гвоздики, лозунги, придуманные Плотниковым, лицо мэра районного города покрылось чешуей, и он, как рептилия, открывая беззвучно рот, читал:

«ДОЛОЙ ОЛИГАРХОВ!»

«ДОЛОЙ САМОУПРАВСТВО!»

«ЧУБАЙСА — ПОД СУД!»

«ГОРБАЧЕВА — К ОТВЕТУ!»

«ДАЙТЕ ЖИТЬ РАБОЧЕМУ ЧЕЛОВЕКУ!»

«ПОВЫСЬТЕ НАМ ЗАРПЛАТЫ!»

«СДЕЛАЙТЕ ВЫШЕ ПЕНСИИ!»

Весть о нелицеприятных лозунгах дошла до губернатора, побродила в умах чиновников и вылилась в обыкновенную отписку: «Виновных наказать. Ко Дню народного единства относиться серьезнее».

Через две недели Плотникова подозвал инженер и о чем-то пролепетал на ухо. В его голосе мужики четко расслышали: «На ковер...» Так и вышло: Игорю Сергеевичу предложили уйти на «заслуженный отдых», вручили грамоту, премию в пятьсот рублей. И проводили...

Теперь он мастерит в своем стареньком гараже рамы и двери на заказ, по воскресеньям ходит к другу «забить козла», а 4-го ноября достает из подвала банку соленых огурцов и бутылку рябиновой настойки, выпивает рюмку и катает внуков на барашках.

— Господи,— обмолвился он однажды в семейном кругу,— как порой мало нужно человеку для счастья...

Андрей Шендаков (г. Орел)