КРУПНЫЙ ЖАНР. Глава из книги. Тамара Булевич — известный сибирский писатель, член Союза пи-сателей России, Академии российской литературы, многократный лауреат между-народных литературных конкурсов с вручением Золотых медалей им. К. Симонова за повести «Фрося-Ефросинья»/2007, «Тропой Любви»/2012/; медали «Золотой Пегас» /Хорватия, 2013/ и именного Знака лауреата конкурса «Ее величество книга!» / Гер-мания, 2013/ за повесть «Плач рябины» и др. Автор семи повестей, романа «Горячие тени» и поэтического сборника «Моя планета».

Вторая декада июня выдалась душной, по-летнему жаркой, с предрассветными голубыми туманами и обильными росами.
Секретарь райкома, распахнув окно, засмотрелась на хвойный бор, оставленный когда-то строителями на радость детворе и селянам. Теперь он бойко и широко раз-росся, вплотную подступил к ветхому зданию райкома, охраняя его стены в непогоду от северных студеных ветров.
За окном на разлапистых вековых деревьях вовсю гомонили птицы. Кто только там не гнездился! Но Екатерина Алексеевна ждала вылета своего давнего любимца.
И вот он! Иглохвостый стриж. Селезнева не могла на него насмотреться: круп-ный, черно-бурый, с белой отметиной на лбу, изящными, мощными крыльями, словно отлитыми из металла и свистящими при полете. Редкая, самая быстрая птица. Небожитель!
Стриж со стрижихой много лет назад заняли в дупле старого кедра «суперлюкс» и теперь ежегодно сюда возвращаются, чтобы вырастить за весну-лето двух прехо-рошеньких стрижат.
Глава семейства держится солидно, чинно, даже слегка горделиво. Он часто по-казывает подружке и всему крылатому сообществу, кто на самом деле здесь первый летун, виртуозно носясь то высоко над землей, то между пушистых лап густо расту-щих хвойных старцев и молоденьких пихтушек.
В общении с соседями стриж сдержан, молчалив. Лишь изредка, по крайней надобности, кого-то строго приструнит: «Сии-ирр!». И не понять: так вежливо обращается к провинившемуся собрату или своим покриком намекает тому, с кем имеет дело.
Вдруг из-под стрехи туда-сюда засновали быстрокрылые ласточки, нося в силь-ных, аккуратных клювах разных букашек да червячков для вечно голодных и боль-шеротых птенцов. У ласточек нет ни минуты свободной, чтобы присоединиться к лесным птичьим посиделкам.
«Пора и мне за рабочий стол»,— подумала Екатерина Алексеевна.
...Сегодня у Селезневой соберутся руководители шахты и поселковых предприя-тий.
«Надо, поддерживая друг друга, успешно провести предстоящую навигацию. Расскажу, как работает шахта. Начальником штаба предложу избрать Ильина. Оре-шек ничего себе! Неспроста министр давно уж приглашает его в Москву. Но Игорь Васильевич с ответом не торопится. Хотя замену себе подготовил. И какую! Кудряв-цева. Тот потянет шахту, будь здоров. Посчастливилось же мне с эпохой. Застала людей — гигантов ума, дела, большой человеческой души сибиряков, покорителей Заполярья и космоса, разработчиков богатых северных недр. Все сполна хлебнули горестей, утрат, беспризорного детства, одолели голод, разруху первых лет молодой страны, пережили 37-й, победили фашизм. И по сей день их не обозленные, не обуг-ленные суровыми испытаниями сердца молоды, дерзновенны и горячи. Они по-прежнему остаются нужным, востребованным страной авангардом».
Постучавшись, из приемной заглянула секретарь-референт Виолетта Иванова.
— Екатерина Алексеевна, звонит секретарь крайкома Прокопьева. Переключить на кабинет?
— Да, пожалуйста.
Еще ничего не зная о предстоящем разговоре, обрадовалась уже тому, что вновь пообщается с уважаемым ею партийным лидером.
— Здравствуйте, Нина Силовна! Внимательно слушаю вас.
— Доброе утро, Екатерина... Алексеевна! Не отрываю от срочных дел?
— Оперативный штаб по навигации и зимовке провожу в девять. Через полчаса.
— Хорошо. Буду предельно краткой. Нам с вами предстоит командировка. В Ри-ме по линии ЦК и министерства культуры проводится кинофестиваль советских фильмов с участием многих наших знаменитостей. Там будет и Андрей Тарковский. Вам известен этот кинорежиссер?
— Еще бы! Со студенчества ценю и обожаю.
— Даже так? Порадовали. Значит, единомышленники. А после фестиваля за свой счет предлагаю слетать в Милан. Эти три дня вычтут из отпуска. Как? Согласны?
— Согласна! Вот повезло-то.
— И загранпаспорт есть?
— За границей ни разу не была...
— Срочно фотографируйтесь и передавайте пакет с командиром рейсового борта. Мой водитель заберет его в аэропорту Черемшанка. Остальные формальности за мной. В понедельник надо быть в Москве, а сегодня у нас пятница. Да! Как с итальянским? Владеете или со справочником?
— Владею. Сейчас в оригинале читаю «Римские рассказы» Альберто Моравиа. Жаль, поговорить на итальянском не с кем. Нина Силовна, извините за нескромный вопрос: что из одежды брать?
— Нашего — ничего. Оденемся в московских магазинах. Только не забудьте со-общить мне, каким бортом передадите пакет. Успехов и до встречи!
Екатерина Алексеевна едва успела положить трубку и унять откровенно и неудержимо бьющуюся в груди радость, как ее пригласил Задушный.
Валерьян Модестович явно пребывал не в лучшем настроении. На приветствие Селезневой никак не отреагировал, даже головы не поднял, и с красным недоволь-ным лицом перелистывал какие-то бумаги.
— Пашешь-пашешь, и хоть бы куда! А тут без году... Ладно, чего уж... Звонили из отдела пропаганды крайкома. Вы включены в список участников какого-то фести-валя. За рубеж, насколько знаю, не выезжала? Собирайся... ся... тесь... Тьфу ты, черт! Велят, чтобы послезавтра была у Прокопьевой. Дел, понимаешь, выше крыши, а им только поразвлекаться. Лети уж, коль высокому начальству потребовалась.
Злясь, он переходил от «вы» на привычное для него обращение к людям — «ты». Клокочущая внутри Селезневой радость сразу поостыла, затвердела давящим комом, и она, молча выслушав Задушного, пригласила его принять участие в первом заседании оперативного штаба.
— Сама разбирайся. Своих заморочек — во! — и зачем-то на два дня уехал в Ко-сачи.

Члены штаба собрались дружно и бурно, напористо стали вносить одно за дру-гим дельные предложения. Ясно было, что конструктивное обсуждение проблем предстоящей навигации и зимовки коснулось интересов каждого руководителя.
Стали вырабатывать проект соглашения. Председатель правления банка «Тайга» Карл Петрович Шредер предложил сконцентрировать денежные средства участников соглашения на едином счете:
— Так оперативнее производить взаиморасчеты с предприятиями, речными пор-тами, автотранспортниками,— мотивировал Шредер.
Дельное предложение обсудили, одобрили и поддержали.
Начальником штаба единогласно избрали, как и намечалось, Ильина. Только ди-ректор комбината питания Свербицкий не то в шутку, не то завистливо качал голо-вой:
— Ну, Ильин, ну, везунчик! И тут сладкого пирога власти ухватил самый боль-шой кусок.
— А хочешь, Людомир Каримович, я до крошки его тебе отдам? — почему-то вдруг обиделся на него Ильин.— Еще один хомут на шею вешаю, а он!..
— Что вы, что вы, Игорь Васильевич! Бога ради, не сердитесь. Неудачно позави-довал...
Руководители от идей и практической позиции второго секретаря райкома вос-пряли духом: «Вот это да! Это помощь!» — расходясь, пожимали Селезневой руку:
— Спасибо. Своевременно и толково посоветовались. А главное — на злобу дня. Одолеем навигацию — и зима покажется теплее, короче.

В Шереметьеве борт рейса «Москва — Рим» с визгом снялся со стояночных тор-мозов и, шурша новенькими шасси, начал выруливать в направлении взлетной поло-сы, окаймленной светящимися неоновыми столбиками.
— Хорошо переносите полеты? — участливо спросила Прокопьева.
— Прекрасно. А вы, Нина Силовна?
— Не очень... Давление частенько подводит. Но, надеюсь, на сей раз обойдется. До Рима — не рукой подать, а потому диалог между нами будет долгим. С приятной собеседницей и время пролетит незаметно.
Селезнева с интересом рассматривала над аэровокзалом ярко горящее рубиновым светом панно «МОСКВА», хорошо видное из салонов лайнеров улетающим и прилетающим пассажирам. Ее внимание привлекли огромные часы, стрелки и циферблат которых высвечивались единым цветом с панно.
— Мы прилетаем в полночь? Придется ночь провести сидя в кресле?
— Что вы! Обязательно встретят и разместят в уютном номере. Я заказала двух-местный, не возражаете?
— Отлично.
— Сейчас посмотрю гостевой проспект. Приземлимся в аэропорту Леонардо да Винчи, или его еще называют Фьюмичино, в двадцать один час. Он в получасе езды до нашего отеля «Де ля Минерв». Я в нем дважды останавливалась. Изумительный сервис, каждый номер уникален. Смешанные стили: модерн и классика. Самая кра-сивая терраса в городе! Это без преувеличения. Причем чуть ли не единственная с видом на купол Пантеона. Кажется, протяни руку — и перелетишь в далекое про-шлое, коснешься его древних, стылых стен. А вокруг сказочно красивый город. С террасы видны...— и вдруг, опомнившись, стыдливо продолжила: — Да что это я! Обо всем сами услышите, увидите ...
— А мне интересно, ведь я никогда не путешествовала. Даже о достопримеча-тельностях Москвы и Ленинграда знаю из книг да проспектов. Заучила наизусть экс-позиции залов Третьяковской галереи, Эрмитажа и многое другое, чтобы себя невеж-дой не чувствовать.
— Какую же память-то надо иметь, ангел вы мой?!
— А Рим больше Москвы?
— Думаю, гораздо... Обязательно поездим по вечному и бесконечному, солнеч-ному и ночному.
— А чем Рим помнится вам?
— В двух словах трудно ответить. Наверное, всем увиденным в этом захватыва-ющем дух городе... Надменной роскошью, безумной скоростью автомобилей, огром-ным количеством бродячих кошек в Колизее, пытающихся перейти через перекре-сток. Магия Рима, на мой взгляд, заключается в неповторимом сочетании глубокой древности и яркой современности. Империи возвышались, переживали упадок, а он оставался по-прежнему неизменно великим. Визиткой планеты...
— Как здорово звучит — «визиткой планеты»!
— Екатерина Алексеевна, а если я вас попрошу рассказать об Андрее Тарков-ском? О Тарковском-человеке. Из его работ, кроме «Ностальгии», вроде бы все смот-рела. Скажу честно, не раз прослезилась. Глубоко копает прошлое и настоящее человечества. Землянам в душу лезет. Иногда до слез больно... Мы с Андреем ровесники. Может, и это сказывается. Но заставить Прокопьеву плакать?! Тут надо крепко постараться! Встряхнуть мозги и одновременно сыграть на чувствах. Такое не каждому режиссеру удается. Надеюсь, покажут нам «Ностальгию». Не станете надо мной смеяться, если опять ресницы мои оросятся?
— Что вы! Я тоже не могла сдержать слезы и в «Ивановом детстве», и в «Зерка-ле»... Об Андрее Арсеньевиче хотелось бы знать гораздо больше: до мелочей, до пы-линки. В наших СМИ прочтешь о нем только что-нибудь отрывочное, тенденциоз-ное, нередко это откровенное злопыхательство его коллег-бездарей. Выручает знание языков. Что касается Андрея Арсеньевича — пользуюсь в основном зарубежными новостями, иногда материалами студенческого самиздата. До сих пор однокурсники присылают два-три раза в год зачитанные до дыр ксерокопии. Итак, с чего начнем, Нина Силовна?
— Давайте с Андреевых истоков.
— Хорошо. Мать Андрея Арсеньевича — Мария Ивановна Вишнякова, в свое время окончила Литературный институт. Говорят, недурно писала. Отец — извест-ный поэт Арсений Александрович Тарковский.
— Они вроде в разводе?
— Да, но стараниями Марии Ивановны дети постоянно общаются с отцом. Лю-бят его. И Андрей Арсеньевич, и его младшая сестра Марина.
— А как вы относитесь к мистике, «снам» Тарковского?
— Синхронно понимаю, без напряжения считываю с экрана все его аллегории. В основном-то на этих кадрах и мечется, стенает душа моя. Казнится, сопереживает. Такова форма, стиль безмолвного разговора Андрея Арсеньевича со зрителем. Где-то на уровне философии подсознания. Это, думаю, и есть его истинное восприятие всего бытия и диалог с окружающим миром, человечеством, конкретной личностью.
— Да... Талантливый составитель и собиратель «снов».
— Я считаю, Тарковский — гений. Жаль, что до обидного мало снимает. Давно не видела новых работ. Может, что пропустила? После уже мною названных филь-мов смотрела «Андрея Рублева», «Солярис», «Сталкер»...
— Я ничего другого тоже не припоминаю,— задумчиво поддержала Прокопье-ва.— Неужели опять тормозит его творчество наша партийно-государственная си-стема?! Или, может, неконтакты с Госкино? Да-а... Не учат нас добру уроки прошлых лет... Где-то читала, очень уж Андрей любит себя: мнительный, капризный.
— И вовсе нет! — твердо встала на защиту Тарковского молодой секретарь.— Нам пора понять: гении рождаются и нужны миру для перетаскивания общественно-го самосознания на целые десятилетия — какой там! — эпохи вперед. Они — про-видцы, первопроходцы, оракулы. Причем здесь нюансы их характеров, неустойчи-вость настроений, обществом же и отдельными людьми спровоцированные?! Надо уметь прощать им мелочное, бытовое. Заботиться лишь, чтоб только уютнее жилось, думалось, творилось. Обеспечивать условия для создания как можно большего коли-чества гениальных произведений. Они — указательный перст, вехи для нас, для по-томков. Пусть гении, ниспосланные нам откуда-то свыше, излечивают больное чело-вечество своей высокой духовностью, чутьем истины жизни учат быть людьми... Вот это бесценно.
— Согласна-согласна,— закивала Нина Силовна.— Мы привыкли нянькаться с тысячами серых мышек. Суем соски в рот. Вскармливаем. А те, конечно же, рождают себе подобных — опять же сереньких и пакостливых... Мало знаю и о детстве Ан-дрея. Пожалуйста, поподробнее, что помните,— уже полностью погрузилась в океан — Тарковского — Прокопьева.
— С удовольствием. Рос большим умницей. Начитанным и в то же время живым, озорным мальчишкой. Часто в раздумьях отрешался от действительности, абстраги-ровал. Умел органично сливаться с природой. Обладал абсолютным музыкальным слухом. Отлично рисовал. Окончил художественную школу. Они с красавицей-сестренкой Мариной могли часами наблюдать за озерными или речными водоросля-ми. Потом в кинофильмах мы видели эти кадры — диалоги через них со зрителями, этот его доступный чутким умам и душам водный мир.
Российская природа у Андрея Арсеньевича — полноправное, размышляющее, кричащее, говорящее на понятном для всех языке действующее лицо его картин. Для меня особенно дороги и памятны трогательные, живописные русские луга, речки, озера в «Андрее Рублеве».
— Да. Сильнейшие психологические и эмоциональные кадры,— согласилась Ни-на Силовна.— Где-то читала, после войны пятнадцатилетний Андрей болел туберкулезом, но вроде излечился. Злодейка-война... По сей день гонится за нами с косой... Продолжайте, продолжайте, Екатерина Алексеевна.
— В юношеские годы серьезно увлекался, прекрасно знал классическую музыку. Любил симфонии Чайковского, Бетховена, Моцарта. Часто ходил в консерваторию и... продолжал хулиганить. Да еще как! На Серпуховке связался с дурной компанией, бросил институт востоковедения, но Мария Ивановна, к счастью, и на сей раз на са-мом краю пропасти успела схватить сына за рубаху — отправила его с геологической экспедицией в наш край.
— Впервые слышу!
— Да-да. Целое лето провел тогда Андрей Арсеньевич на Курейке, в Турухан-ском районе. После сибирской «ссылки» работал в каком-то московском НИИ. Пе-режив такие встряски, взялся за ум. Двадцатидвухлетним поступил на режиссерское во ВГИК, в мастерскую Ромма. Наконец-то ступил на судьбоносную, ему предназна-ченную стезю.
— Век живи и век... Поройтесь-ка еще потщательнее в памяти. Хотя... У нас почти не остается времени. Надо же! Мигом пролетело. И давление... тьфу-тьфу. С вами, мой ангел, одно наслаждение уму и сердцу.
— Во! Вспомнила. Андрей Арсеньевич нравится женщинам, но взаимностью их не балует. Держит даже талантливых, с мировым именем красавиц от себя подальше.
— Ну, хоть одно отрицательное качество в нашем кумире обнаружилось! — по-женски съязвила Нина Силовна.— Перед вами бы, белокурая северянка, не устоял.
— Смущаете... Антон мой тоже подначивал. Особенно донимал итальянцами. Они, говорит,— мужская соль земли. На все сто блудливы, сладострастны, коварны. Да и наши братья-славяне тоже вне ока семьи — не мазилы.
— Не знаю, не знаю... А пока, прелестница, нам предстоит посадка. Парим над Фьюмичино. Кстати, симпатичнейший мини-сити.
— Так быстро?! — с сожалением удивилась Селезнева.
— Рада вашему восклицанию. Значит, не до конца замучила расспросами. Их еще на десять полетов хватит. Не стесняйтесь меня вовремя останавливать. В то же время прошу снисхождения: я ждала нашей встречи не один год. Вы стали близки мне. Со студенческой поры живет в памяти Катя-Катенька, которая в свои юные годы поразила многих завидной целеустремленностью.
— А я счастлива жить, когда рядом такие столпы времени, как Черныш, Кудряв-цев, Ильин, Золотарев, Прокопьева... Вы же, словно мощные атомные электростан-ции, подпитываете нас энергией. И, конечно, интеллектом. Вас, Нина Силовна, в крае все уважают. Нет, не по должности. За человеческую значимость... Не то, что иные, при куда более скромных личностных качествах,— искренне призналась Селезне-ва.— О себе и о семье без утайки расскажу. Хотя биографию-то вмещаю пока в полстраницы: родилась, училась, начала работать. Расскажу и о родословной. Когда-то в сибирских селах Селезневых было не сосчитать. А после войны из мужской половины нашего рода остались в живых — моих пальцев рук хватит. Из близких — только мой родной дед Павел.
— Замужем?
— За Антоном Ермаковым. Тоже горный инженер. На шахте вместе трудились.
— Не обижает?
— Что вы? Конечно, нет. Весь поселок знает — Антон с жены пылинки сдувает.
— Еще бы. И давно знакомы?
— С пяти лет.
— Так у вас, однако, скоро серебряная свадьба! — и обе рассмеялись.— Будем считать эту информацию лишь предисловием, а страницам вашего детства, юности, взросления — наш отдельный недосып. И не один.

Самолет мягко коснулся земли великого Леонардо да Винчи.
Через полчаса черный шестисотый «Мерседес» летел к Риму, паря над автостра-дой. Россиянки от непривычной для них скорости под двести притихли, с замиранием сердца ухватившись за подлокотники сидений.
Бывая в Италии, Прокопьева знала, что автомобиль для итальянца — особый ареал мужской жизни, где он чувствует себя полностью в своей стихии. А правила дорожного движения? — они в полном несоответствии с национальным характером и привычками водителей-итальянцев.
Не успели женщины прийти в себя от «шоковой терапии», как милый и услужли-вый таксист Сильвио с шиком подвез их к парадному подъезду отеля «Де ля Ми-нерв».
И... понеслись сибирячки по расписанному «от» и «до» круговороту событий ки-нофестиваля. Два партийных секретаря, привыкших самостоятельно распоряжаться временем, кроить и выкраивать, расставлять по своему усмотрению точки над «i», уже на третий день устали от бешеной круговерти просмотров кинофильмов, обсуж-дений, дискуссий и встреч с киногруппами.
Посоветовавшись, решили отпроситься на денек-другой у руководителя совет-ской делегации Борисова. Сославшись на неотложные личные дела и встречи с ита-льянскими коллегами, сумели-таки убедить Петра Алексеевича. Тот доброжелатель-но и сочувственно пожурил для проформы за отрыв от «коллектива» и, конечно же, понимая их истинные намерения, тонко намекнул:
— За каждым членом советской делегации гостеприимные хозяева закрепили видных итальянских деятелей культуры. Вашим гидом вызвался быть сам Тонино Гуэрра! Позволю напомнить, на его счету более 150 киноработ, три «Оскара», семь «Пальмовых ветвей». Это тот самый Гуэрра, который работает с гениальными ре-жиссерами мира. Именно он стал соавтором знаменитых фильмов Федерико Фелли-ни, Микеланджело Антониони. Вдвоем с нашим Андреем Тарковским писали сцена-рий «Ностальгии». В Италии говорят, что именно Гуэрра создал национальный ки-нематограф.
— Петр Алексеевич! Удобно ли отнимать золотое время у маэстро с мировым именем?
— Не переживайте. В жизни Тонино — милейший человек. Великодушный, щедрый. Его супруга — Элеонора Яблочкина, русская. Вдова директора многих кар-тин Александра Яблочкина. Когда-то работала редактором на «Мосфильме». После смерти Саши встретилась с Тонино в Москве. От любви к ней Гуэрра лишился покоя, буквально таял на глазах. Скупил все розы в ближайших от «Мосфильма» киосках. И по сей день они влюблены друг в друга. Понятно, русские были и есть для Элеоноры самые желанные гости. У Тонино тоже особое, теплое к нам отношение. Лора нико-гда не допустит, чтобы оно остыло. Не без ее доброго участия тот не только стал соавтором «Ностальгии», но и всячески помогал Тарковскому во время съемок в Ита-лии. Вот уж воистину, кому свыше дано всего в избытке: таланта, души, дара прови-дения. Он же — архитектор, художник, философ, поэт, драматург, агроном и садов-ник. Друг Георгия Данелия. Давний мой друг.
Полистав свой дорожный «колдунчик», Петр Алексеевич дал несколько телефо-нов Гуэрры, в том числе домашний.
— Тонино предупредил, что будет рад встрече с вами в любое время. Теперь о деле. Послезавтра состоится показ «Ностальгии» с последующим обсуждением. Хо-тите выступить, Нина Силовна?
— А можно определиться потом... после просмотра?
— Конечно. Разыщите меня или передайте в президиум записку. А пока задер-житесь на минутку. Сам позвоню Тонино.
Он включил громкую связь, и женщины услышали приятный мужской бас.
— Гуэрра ...
— ...Так вот, дружище, сибирячки жаждут с тобой повидаться. И смотри в оба,— закончил разговор Борисов.— Доверяю двух удивительных женщин, золотой фонд Сибири, красавиц. Чтоб и волоска ветром не сдуло. Найдешь для них русскоговоря-щего итальянца? Думаю, им не терпится окунуться в манящий тайнами Рим, а без «языка»... как?
— Поищу. Не забывай, Петя, я сам русский по жене. Не волнуйся, начальник, твое задание будет выполнено.
Борисов рассмеялся и пояснил, что Гуэрра незамедлительно найдет их, как толь-ко справитcя с одним, в данный момент непростым, вопросом.
— В связи с фестивалем переводчики нарасхват.
— Петр Алексеевич! Перезвоните ему. У нас Екатерина Алексеевна в совершен-стве владеет итальянским. Справится.
— Да ну?! И такие кадры держим в таежной глухомани?
— Пыталась забрать в крайком. Да орешек оказался не по зубам. Корнями дер-жится за родной север. Упирается. Хочет прожить в Эвенкии всю жизнь.
— Это хорошо. Уважаю стойкий характер. И возьму ее в номенклатурный ре-зерв.— Мельком глянув на часы, покачал головой.— Ух, ты! Я же в цейтноте. Опаз-дываю, милые дамы, в технический университет к студентам. Увидимся на «Носталь-гии». Знакомьтесь с Римом. Приятного вам отдыха.
Не успел таксист Сильвио довезти их до отеля, как позвонил Гуэрра.
— Нина... Забыл, простите, отчество.
— Не утруждайтесь, синьор Гуэрра! Обращайтесь просто — Нина.
— Очень приятно! Пожалуйста, Нина,— на хорошем русском попросил он,— пе-редайте трубку водителю. Спасибо. С нетерпением жду, точнее, ждем вас с Лорой дома.— И по-итальянски выдал распоряжение:
— Слушай, Сильвио, внимательно... А теперь разворачивайся и вези синьор ко мне по адресу...
При знакомстве Гуэрра представился, не забыв понравившееся ему выражение — «просто Нина»:
— А я... просто сценарист, которого до сих пор не прогнал от себя гениальный Феллини,— он артистично поправил мастерски уложенные волосы, сыграв мизан-сцену.— Да что я опять высовываюсь? Начну по порядку. Вот моя Лора. Еще горячо любимая женщина...
И пригласил гостей в небольшую, уютно обставленную гостиную, где, уделив приличествующее время знакомству, поговорили о последних новостях в Италии и России.
— Наслышан, в Союзе скоро произойдут большие перемены? — Тонино испы-тывающее смотрел то на Прокопьеву, то на Селезневу.
— Да. Готовятся грандиозные проекты, если только применимы эти слова к предстоящей реконструкции политической, экономической и социальной жизни об-щества. Они заставят во многом измениться и нас самих,— спокойно ответила ему Нина Силовна.
«О чем это они?» — насторожилась Екатерина Алексеевна, вопрошающе глянув на секретаря крайкома. Та перевела взгляд на картины Гуэрры, потом поднялась с кресла и стала внимательно изучать их. «Мир автора удивительно чувственный, нежный и радостный».
Тонино заторопился к рабочему столу. Так элегантно собеседники закрыли не интересную им сейчас тему... Через минуту он уже бережно нес им кипу чертежей, показывая на них горящими глазами и широко улыбаясь:
— А вот в моих руках и вторая жар-птица. Конечно же, после Лоры. Она не вид-на воочию, выглядит, как гадкий утенок, но это пока... Здесь уже подписанная мною документация на строительство дома, фонтанов, садов, которые собираюсь возводить и взращивать в родном городке Пеннабилли.
Хозяин надолго овладел вниманием сибирячек, увлеченно посвящая их в архи-тектурные и эстетические нюансы предстоящего домашнего строительства. Прокопьевой особенно понравились фонтаны, работающие на энергии дождевых струй и вносящие в дом звуки где-то отшумевших водных бурь.
Улучив момент, Екатерина Алексеевна попросила Тонино подробнее рассказать о дружбе, совместном творчестве с Тарковским.
— Петр подробно рассказал мне о ваших, синьоры, высоких должностях, неза-урядном интеллекте, большой осведомленности в мировой культурной жизни. Не думаю, чтобы такие начитанные дамы не знали о хронологических событиях из жиз-ни Андрея. А вот о чем хочу побеседовать, с чем познакомить — факты, малоизвест-ные общественности. Надеюсь, и вам тоже. Итак, постараюсь удовлетворить ваш интерес.
...Один русский журналист, автор многих киносценариев, как-то обронил фразу, что, мол, «у нас талантливые фильмы добирались до экрана благодаря недосмотру бюрократов. Но, если уж они появлялись, получали признание, то те же бюрократы умели развить, возможно, не столь желательный им первоначально, успех». Не скрою, синьоры, за советским кино на Западе следили и следят внимательно, если не сказать, скрупулезно и ревниво.
— Ревниво?! — не выдержав, вклинилась Нина Силовна.
— Понимаю. Буду более точен — не-доб-ро-же-ла-тель-но, видя в них опасную конкуренцию. Не только идеологическую, но прежде коммерческую. Мой знакомый французский критик как-то пояснял: «А зачем нам славянские гении, когда своих пристроить некуда?». Поэтому каждый показ ваших лучших фильмов за рубежом разгорался в невидимые для постороннего глаза битвы.
— И этот... «Ностальгия»?! — непроизвольно вырвалось у Селезневой.
— Да, Екатерина...
— Называйте Катей.
— Да-да, Катя. Он — тоже. Во время кинофестивалей накаляются страсти между американским кино и европейскими киномагнатами. Вот послушайте,— и взял в руки газету,— что пишут об этом итальянцы: «В мире коммерции, окружающем кино, всегда нежелательно, чтобы у конкурента появилась яркая фигура. С ее авторитетом укрепляются и позиции страны на международном рынке кинематографии. Большой режиссер создает фильм, который забирает у рынка десятки миллионов долларов. Тарковский, безусловно, личность, способная создавать такие шедевры». Здесь это отлично понимают. И уже вовсю действуют.
— Но наши, как вы, Тонино, выразились, «большие режиссеры» все пользуются бюджетом страны.— Прокопьева полезла в сумочку, достала бумаги, чтобы уточ-нить суммы, выделяемые Госкино на создание новых фильмов.
— Верю-верю, Нина. Ваше государственное кинохозяйство снимало немало пре-пон на пути создателей фильмов. Хотя, синьоры, согласитесь, в подтверждение тому есть конкретные примеры, касающиеся творческой судьбы Андрея Тарковского,— оно создавало и создает труднопреодолимые идеологические и стилистические фильтры.
— А вы не преувеличиваете, Тонино? — покачала головой в знак несогласия секретарь крайкома.
— Нисколько! — парировал ей маэстро и, чуть помолчав, продолжил: — Однако, справедливости ради, советские режиссеры, чьи картины принимались к производству, могли рассчитывать на финансовую поддержку. В Италии, да и в других странах, даже крупнейшие мастера мирового кино, такие, как Феллини, Куросава, порой отчаянно ищут продюсеров. Я лично не раз читал и слышал: «Феллини прощается со зрителем», «Наш гений Феллини нуждается в помощи, он в кризисе».
— В социалистическом плановом хозяйстве кризисов не бывает,— мягко похва-лилась Селезнева. Тонино кивнул ей.
— То, что мастеров постигают свои кризисы, Феллини блестяще показал в филь-ме «Восемь с половиной». Знаю, и у Тарковского они случались. Не раз Андрей по-казывал миру, как большой мастер преодолевает творческий застой... Но какого упорства, какого самосожжения это ему стоило?..
— Тонино, вы знакомы с Андреем Арсеньевичем много лет... Какой он? На съе-мочной площадке, за вашим гостеприимным столом, с коллегами, женщинами? — Селезневой не терпелось напитаться информацией из бесхитростных уст Гуэрры.
— Всегда разный. Спокойный и взрывной. Беспредельно добрый и нервный. Все-прощающий и бескомпромиссный. С открытой нараспашку душой и скрытный, как улитка, уходящий в себя. С легким, веселым настроением и философствующим, пере-груженным тяжелыми раздумьями. Но во всех ипостасях необыкновенно искренний и тонкий психолог. Совершает, конечно, как и мы, немало ошибок. В основном в личной жизни. А с женщинами-поклонницами, Катя, интеллигентен, держится на расстоянии, скажем, дружеских отношений. Хочу уточнить: насколько мне известно.
— А кого все-таки любит?
— Очень любит Россию, сына Андрея. Может часами рассказывать, как по-особенному пахнет русская земля, свежескошенные травы. И про раздирающие душу крики летящих осенью журавлей...
— В Италии его ценят? Кто и как?
— Конечно, ценят. Многие. Хотя есть и оппоненты. Вспомнил рассказ Андрея, как западные интриганы-толстосумы уничтожали его «Сталкера», устроив прежде-временный показ в зале Каннского кинофорума. А картина-то была заявлена и сто-процентно претендовала на высшую награду в Венеции! Кстати, синьоры, вам, ду-маю, известно, что там было премировано его «Иваново детство».
— Да, вся страна радовалась,— подтвердила Прокопьева.
— Так вот, показ-сюрприз в Каннах стал первым подлейшим ударом по Тарков-скому, его творчеству за границей. По сути, у Андрея и советского кино украли тогда первую премию. Он показывал мне телеграмму от директора Венецианского кинофе-стиваля Кьярини. Тот гневно оповещал, что после преждевременного показа в Кан-нах не может принять «Сталкера» и вынужден снять этот фильм с конкурса: таковы его условия — только премьера. Что пережил тогда Андрей! Крушение планов, судь-бы... Слишком доверчивый он, слишком... Может, впервые задумался: и за рубежом порой мягко стелют, да жестко спать. Не все золото, что блестит...
Лора окликнула Тонино, и супруг помчался в столовую, откуда раздался его громогласный приказ:
— Милые синьоры, мойте руки, и прошу к праздничному столу на Лорины спа-гетти. Пальчики оближете! Готовит не хуже итальянок. Боже, как милостива ко мне судьба. Почти не лукавлю: Лора подарена небесами,— продолжал балагурить Гуэр-ра.
Стол Элеонора накрыла со вкусом, роскошно, изобильно. Чего только здесь не было. Но главное блюдо — спагетти в известных итальянских соусах — возвышалось в центре на фарфоровом постаменте. Вокруг красовались тарталетки с огромными королевскими креветками. В бело-синих розетках стояли черная икра, рыбное ассорти. И... не перечесть всяких других яств.
— Синьоры, что пьем? — громко осведомился хозяин.
— Спасибо, я — ничего! — первой отказалась молодая сибирячка.
— Вот уж не по-нашенски,— подала голос Лора.— Тонино! Возьми-ка холод-ненькой из холодильника. А я чуть освежусь и подсушу волосы. Жарко у плиты, но потчевать дорогих гостей дежурными кафэшными закусками не захотела. Я сейчас, быстро...
Когда она вошла в гостиную, та залилась солнцем от ее ослепительно золоти-стых, роскошных волос, яркостью молодого, играющего живыми красками лица с искорками изумрудных глаз. Тонино, увидев жену, аппетитно крякнул.
— Так и живу в постоянном стрессе! Глядя на нее, у мертвого все зашевелится...
— Ну-ну... Ишь ты! — охладила его пылкость Лора.
— Я имею в виду... заулыбалось, заиграло бы сердце в могучей груди любого нормального мужчины.
— Ох, хитер итальянец, ох и хитер! Наливай-ка нам всем по рюмке водки. Пер-вый тост мой. Сегодня праздник: слышу русскую речь. Рада моим сестрицам-славянкам. Только наша земля дарит миру такую божественную женскую красоту. Спасибо вам, родные, за визит в наш дом. Это всегда для меня щедрый подарок. Я пью за вас, мои соотечественницы!
В конце застолья Тонино твердо заявил:
— Сейчас, Нина, вчетвером съездим в отель. Там возьмете, что пригодится для ночевки в нашем балконном саду под лимонным деревом и для поездки в Венецию.
— А как же «Ностальгия»?! — сразу расстроилась Екатерина.
— Просмотр послезавтра. Вечером. За два дня успеем попутешествовать. Сам покажу прелести неповторимой Венеции. А если останется чуть-чуть времени, за-едем в Ватикан. Там меня тоже знают...

...Под лимонным деревом беседам не было конца. Тонино — прекрасный рас-сказчик, тонкий юморист. Он знал столько смешных, драматических, курьезных и трагических случаев из истории мирового кино, что гостьи заслушались и не пере-ставали удивляться.
Перед сном решили прогуляться по ночному Риму, но позвонил Борисов, и То-нино умчался в оргкомитет, а три россиянки до рассвета проговорили о Тарковском.
— У нас с Андреем,— рассказывала Лора,— сразу сложились дружеские, дове-рительные отношения. Особенно за время съемок «Ностальгии». Хотя мы знакомы давно. Он был на нашем с Тонино бракосочетании в Москве. Андрей — обаятельный и умный, хотя его нельзя назвать человеком с легким характером. С оппонентами порой бывает даже жестким, не склонным к компромиссам. Но все окупается, опять же, Андрюшиной добротой, способностью критически осознавать личные просчеты. Искренне и вовремя принести извинения. Согласитесь, такие его качества характера да плюс талант дорогого стоят!
— Да-а-а... Критика себя любимого — по плечу лишь сильным, властвующим и над собой людям,— поддержала ее Прокопьева.— О непростом характере Андрея много сплетничают борзописцы. За последний год приучили малодумающих читате-лей к мысли, что Тарковский никогда уже не вернется на родину.
— Вот уж совсем чушь собачья! — Лора стала приводить один за другим свои доводы.— Помня мое редакторство на «Мосфильме», Андрей частенько приносит мне посмотреть — на предмет оценки и правки — свои тексты. Однажды попросил распечатать письмо к отцу. «Тебе, Лора, содержание его, сто один раз проговоренное за вашим столом, известно. Мне достаточно трех экземпляров, но файл оставь у себя, не удаляй». Слушай, переспросила я, удобно ли, все-таки личное? На что он ответил: «В нем нет никаких семейных или личных тайн. Просто для отца я четко сформулировал позиции по своему пребыванию за границей. Закончу съемку фильмов, обязательно вернусь в Россию. И будучи здесь, я — с ней. Душой, мыслями русский... Для отца это важно. А что касается моих неурядиц с Госкино, об этом много лет пишут российские и западные СМИ. Да и сам я открыто говорю...».
— Спасибо вам, Элеонора. Груз с души сняли, хотя я и не верила прессе. Андрей не может покинуть Россию. Об истинной любви к ней свидетельствует каждый кадр его фильмов.— У Нины Силовны затуманились глаза.— И как отца любит! Заботит-ся, чтобы не переживал, не рвал сердце.
За время их долгой беседы о гении и человеке Тарковском хозяйка изредка успе-вала вклинить что-то и о своем Гуэрре:
— ...награжден орденом Дружбы, Почетный доктор ВГИК, автор идеи создания в Суздале музея кино... на его юбилей в Рим прилетали из всех советских республик скульпторы, художники, поэты... А еще в наш старый дом в Пеннабилли приходят кошки и собаки со всей округи... Просто поесть, пообщаться и шумно прошвырнуться по саду...
Элеонора прочитала несколько его стихов. Россиянки восторженно аплодиро-вали ей.
— Спасибо за перевод Белле-Беллочке Ахмадуллиной. Они с моим Гуэррой большие друзья.
 
Тонино появился с огромными букетами роз, шампанским и коробками конфет.
— Девушки! Быстро за стол! А потом... спать, спать...
— Тонино! Уже зореет...
— Ничего! Пара часов у нас есть. Выспимся.
Благодаря его организованности и неиссякаемой энергии, запланированная двухдневная программа по Риму и Венеции была успешно выполнена. На обратном пути Элеоноре показалось, что муж сильно подустал, переутомился.
— Дорогой! Давай подменю за рулем?
— Нет уж, Лора. Две подаренные мною машины ты разбила в лепешку. Бог ми-лостив! Сама жива и никого не покалечила. А сейчас нас четверо. Жалко! Мы люди-то хорошие...
Побывали и в Ватикане. Гуэрра жалел лишь об одном: Иоанн Павел II — первый Римский Папа, славянин — был в отъезде.

Наконец настал долгожданный час просмотра «Ностальгии». Тонино приглу-шенным голосом рассказывал гостьям, как непросто рождался сценарий, как он ста-рался влюбить Андрея в Италию. Казалось, что затея удалась, но фильм получился чисто русским, с глубокой и грустной русской философией, хотя с первого до по-следнего кадра снимался здесь.
— Андрей с оператором сумели заснять «Ностальгию» так, будто возил я их не по итальянским ландшафтам, а по Ивановской области или где-нибудь неподалеку от Андрюшиной старенькой деревеньки, где в росистой траве-мураве стрекочут зеле-ные, воинственные кузнечики... Надо же так гениально «разытальянить» мою Ита-лию!
— Тонино! Не дави,— шикнула на него Элеонора.
— Все-все, больше — ни слова. Посмо́трите и убедитесь сами: я прав.
На последующие полтора часа, забыв про все на свете, Прокопьева и Селезнева растворились в перипетиях фильма, слились с его действами и героями.
— Бесцельная, тревожная прогулка Горчакова... Один за другим городские пей-зажи с мусорными свалками под струящейся, вечной водой... Стихи Арсения Тарков-ского... Знакомая бутылка «Московской»... Дремлющий на чуть колышущемся воз-духе, почти угасший костерок человеческой жизни — все это странствие обременен-ной современным бытием души,— шептала Екатерина Элеоноре, считывая с экрана диалоги Тарковского с природой и героем.— Таково состояние современного чело-века, человечества, объяснение автора с потребительской цивилизацией Запада. И не только. Но все до боли русское... и мировая скорбь по давно утраченному и лучшему уходящему ...
Словно услышав нашептывания ее губ, Тонино, перегнувшись через Элеонору, дотронулся до Катиной руки:
— ...И еще один из его приемов... Сейчас услышите, Катя. Тексты в лентах Тар-ковского имеют большое значение. Здесь истории, притчи, существующие только на словесном уровне. Вот одна из них, которую рассказывает Горчаков девочке Андже-ле,— о спасенном человеке, тонувшем в луже.
И Екатерина слышит: «...вот они лежат у края этой глубокой лужи. Тяжело ды-шат, устали. Наконец спасенный спрашивает: «Ты что?».— «Как — что? Я тебя спас».— «Дурак, я там живу!»...
А Нина Силовна настолько «вошла в сюжет», что никого вокруг не видела. ...«Я свеча, я сгорел на пиру, соберите мой воск поутру»... Она то внутренне сжималась комком нервов, то расслаблялась и в полном отчаянии думала: «Сейчас я тоже в этой жиже грязи с поэтом, помогаю прикрыть от ветра затухающую свечу. Андрей Горчаков в покаянии несет ее не по воде — по грязи. И я рядом, грешная-прегрешная. Где-то далеко слышен собачий вой. Те всегда воют перед чьей-то смертью или своей. Поэт вконец обессилел, но по-прежнему заслоняет ладонями святой огонь... Вот уже свеча вдавлена им в край бассейна. Затушена свеча, свеча его жизни. Миг падения — конец хождению по мукам. Горчаков приехал в Италию на время, а здесь умирает, не возвращается в Россию. На самом деле не хотел, или такой роковой приговор вынесла ему судьба?!»
Россиянки очнулись на последнем кадре. Посмотрев друг на друга, увидели: обе с мокрыми ресницами...
Стремительно улетали ввысь заключительные титры, а мысли и чувства сибиря-чек с трудом, болезненно всплывали из глубин «Ностальгии», навсегда прощаясь с героями...
— Тонино прав. Никаких итальянских красот в фильме нет. Зато так много Рос-сии, русского! — решительно утверждала Прокопьева.
— Браво, Тарковский, браво! — взволнованно вскричал искрометный Гуэрра, смотря то в зал, то на россиянок.— А я что говорил — талант! Знаете, Нина, наши киношники утверждают: «Если фильм имеет успех — это бизнес, если нет — это ис-кусство». По-моему, Андрей завладел и тем, и другим.
Тонино почему-то крепко пожал руку до предела взволнованной Прокопьевой.
— Браво, Россия, браво! — кричал он теперь уже во весь голос. Потом, словно придя в себя, полез во внутренний карман пиджака.— Да, чуть не забыл. Лора убила бы меня непременно. Вот фотографии Андрея. Я говорил с ним. Он обязательно даст вам автограф,— достав два красивых конверта, подал их гостьям.
Раскрасневшийся и торжественный, Борисов объявлял «виновников» творческой победы.
— Фильм «Ностальгия» снят в Италии в 1983 году выдающимся советским ре-жиссером Андреем Тарковским. По его же сценарию в соавторстве с известным в Европе и во всем мире сценаристом Тонино Гуэррой. Исполнители главных ролей — талантливые актеры: Олег Янковский — СССР, Эрланд Йозефсон — Швеция, Доми-циана Джордано — Италия... В фильме звучала музыка композиторов: Дебюсси, Верди, Вагнера, Бетховена. Прошу съемочную группу в полном составе подняться на сцену.
...И зал взорвался овациями! На фоне бушевавших страстей слышались востор-женные возгласы на многих европейских языках.
— Уважаемые дамы и господа! — громкий и уже спокойный голос Петра Алек-сеевича быстро успокоил публику.— Сейчас нам предстоит перейти к обсуждению. Для выступлений записалось сто три человека.
Зрители единодушно ахнули.
— У меня есть предложение предоставить им слово, ограничив регламентом... в одну минуту. Нет возражений?  В знак согласия последовали одобрительные апло-дисменты.
— Тогда начнем. Слово предоставляется секретарю крайкома из далекого сибирского края Нине Силовне Прокопьевой. Прошу к микрофону.
«Ну, погоди, Борисов! Я же не записывалась!» — Она мгновенно поднялась. Идя на сцену, сосредоточенно искала точные первые слова.
— Дамы и господа! Как и многие из вас, я пребываю в глубоком волнении от просмотра «Ностальгии». Невозможно словами передать пережитые минуты с не-обыкновенно талантливой и, на мой взгляд, гениальной кинолентой о больном чело-вечестве, об утраченных ценностях, об эгоизме цивилизации и русской ностальгии — состоянии души каждого из нас, находящегося вдали от родины. Нет! Я не была зри-телем, сидящим в кресле. Я с первых кадров, по зову режиссера, вошла в фильм и прожила в нем все 127 минут. На одном дыхании с героями. Спасибо Андрею Тар-ковскому! Он за непродолжительное время сумел открыть во мне великую актрису, которая впервые в истории мирового кино сыграла одновременно все главные роли: поэта Горчакова, святого Доменико, необыкновенно красивую златовласку Эудже-нию... И другие тоже. Даже уличного пса и многоликую природу...
Публика на мгновение замерла, затаилась, но быстро поняла так оригинально высказанный заглавный смысл всей «Ностальгии». И вот уже кинозал взорвался шквалом аплодисментов.
— Хочу преклонить колени перед создателями шедевра мирового кинематогра-фа!
Нина Силовна повернулась лицом к президиуму и низко поклонилась съемочной группе Тарковского. Словно по мановению волшебной палочки, искушенная публика поднялась и долго аплодировала, поддержав ее выступление и поклон «Ностальгии».

Часы неумолимо оповестили начало нового дня, когда подошла очередь россия-нок взять автограф у главного триумфатора. Подняв глаза на Прокопьеву, Тарков-ский поцеловал ей руку и с благодарностью сказал:
— Прослушал немало речей на разных языках мира. Но чтобы вот так ...за мину-ту сорвать аплодисменты и поднять в свою поддержку избалованного зрителя — такое случилось впервые. Спасибо вам, Нина Силовна. Вы тоже в своем деле — талант!
— Вас обижают наши чиновники? — вдруг неожиданно, приглушив голос, зада-ла ему вопрос секретарь крайкома.
— Да нет. Больше свои киношники до крови кусают.
И написал ей на обороте фото: «Ваши «одновременно сыгранные главные роли «Ностальгии» буду помнить вечно. С глубочайшим уважением, А. Тарковский. Ита-лия, 1984 г.».
Затем внимательно стал разглядывать Селезневу.
— Если верно запомнил со слов Тонино, вы — Катя.
— Да, Андрей Арсеньевич.
Тарковский быстро-быстро написал: «Вам бы, Катя, сниматься и сниматься в глубоко русских фильмах. Да вы и есть, как вижу, сама Россия — прекрасная, задум-чиво дремлющая, Богом забытая... Всегда ваш Андрей Тарковский, Рим, 1984 г.».
Едва разыскав Гуэрру с Элеонорой, сибирячки тепло и благодарно распрощались с ними. Сильвио отвез возбужденных, счастливых русских синьор в отель.
 
Через неделю фестиваль завершился. Члены оргкомитета и Борисов уехали во Францию с такой же, как в Риме, миссией пропаганды современного советского кино, а Прокопьева с Селезневой продолжили турне.
После римской жары и пережитой вместе с Тарковским эйфории Милан встретил их прохладным, освежающим до озноба ливнем. Несмотря на ненастную погоду, женщины не стали ждать милости у природы. Завершив формальности в отеле, рас-крылили над собой зонты и отправились в пешую прогулку по городу — законодате-лю моды и финансовому центру Италии.
— Не устали ножки? На таких-то каблуках. Я давно забыла о них. А тоже долго модничала.
— Привыкла. Кажется, родилась в туфельках на шпильке. Давайте-ка, Нина Си-ловна, съездим на площадь Пьяцца-Дуомо. Посмотрим Музей современного искус-ства, а там неподалеку и Театр Ла Скала.
— Эти-то познания откуда?!
— В Риме купила проспекты. Правда, продавались только на итальянском. Не беда. Вечером переведу вам. А завтра побываем в Национальном музее науки и тех-ники, где выставлены научные проекты Леонардо да Винчи.
— Отлично. Много читала о нем, гениальном и таинственно-загадочном Леонар-до. Немыслимо, какой-то полубог! Все на свете знал, умел, предвидел.
...Возвратились в отель, когда от вечернего яркого небосклона нельзя было ото-рвать глаз, заказали ужин на открытой, увитой лианами террасе.
— Надо хоть раз в день насладиться пищей. За последнюю неделю совсем есть отвыкли.
Нина Силовна продолжала расспрашивать Селезневу об Антоне Ермакове.
— Муж-то старше намного?
— На семь лет. Окончил институт, на распределении попросился в Ессейскую шахту, а я продолжала учиться.
— Не страшно было за него, как говорите, «умного и красивого»? Могли бы навсегда потерять. Случается в жизни и такое. Никуда не денешься. Не раз бывала на вашем «Эквиваленте». Почти все шахтоуправление состоит из одиноких, не устроенных в личном плане женщин.
— Да однолюб он! Чистый лебедь. По два-три раза в месяц ко мне в общежитие прилетал. А в остальные выходные дни помогал отцу по хозяйству. Его единствен-ной родственницы, бабушки Поли, как и мамы Зои, в живых уже не было. Мой отец — на нас двоих да Ксения, тетя. Вот и вся родня. В первый год работы шахта сыграла нам с Антоном комсомольскую свадьбу. Отец тоже любит и ценит его. Есть за что.
Стрелки часов приближались к полуночи, но уходить с террасы не хотелось. Небо завораживало, притягивало, не отпускало. Неожиданно их беседу прервал зво-нок.
— Дорогая Нина! Завтра в Милане Владимир Максимов... Знакомы?
— Знакома.
— Так вот он и его команда готовят неприятное для нас с вами событие. Можно сказать, сенсацию. Вы не можете громко говорить?
— Да, я не одна.
— Тогда слушайте.
— Нет-нет! Я сейчас уйду в номер, чуть позже перезвоню.
— Кто это? — видя серьезное лицо Нины Силовны, встревожилась Селезнева.
— Не волнуйтесь. Звонят коллеги по нашей миланской программе. Вы пока по-сидите, помечтайте, а я полистаю кое-какие бумаги. Не скучайте. Скоро вернусь.
Сама же она быстро спустилась к себе и набрала Гуэрру.
— Теперь можно говорить откровенно. О чем вы? Как тревожно мне! Неужели... Андрей Арсеньевич... Нет-нет... Быть не может! Любит Россию, отца заверил...
Помолчав, Тонино подтвердил ее худшие опасения.
— Максимов тоже пытался отговорить, убеждал Андрея. Но тот слушать не захотел. Тогда Владимир сам начал подготовку пресс-конференции. Обязательно сходите, чтобы обо всем... из первых уст...
— А вам кто сказал?
— Меня предупредили анонимной запиской на просмотре «Ностальгии». Тогда вы так спешно распрощались. Да и я сомневался. Надеялся. Не стал понапрасну рас-страивать. Сам до сих пор не могу освободиться от внутренней дрожи. Люблю Ан-дрея. Себя казню... Не смог предостеречь от этого шага. У нас, Нина, говорят: эми-грация — репетиция смерти. Ошибки позволительны в молодости, да и то в личной жизни. Но когда цена вопроса — родина, то стрелка весов должна склоняться всегда в ее пользу.
— Вы говорили с ним?!
— Не раз. По телефону. Встречаться со мной не отважился. Я искал, настаивал увидеться, но он, ссылался на занятость, какие-то непредвиденные деловые встречи... в общем, на всякие отговорки, и продолжал обещать. Так и не пришел... А вскоре улетел в Швецию. Думаю, именно в фестивальные дни между нами встали какие-то сильные, заинтересованные советчики. А как же! Заманчивая Ахиллесова пята в фокусе внимания мировой общественности. Можно убить сразу двух зайцев. Вот вам и политика, и бизнес... Хотя Лариса, жена Андрея, тоже давно склоняла его к этой мысли.
— Ваше присутствие здесь было бы очень кстати.
— Не успеваю, Нина. Срочная работа с Феллини. Говорю без игры, честно. Вы с Катей симпатичны мне. Я не мог отмолчаться.
— Кто сейчас с ним? Ваши предположения, уважаемый Тонино?
— Не предполагаю. Знаю. И вам они хорошо известны. И всему миру тоже... Са-ми завтра увидите. По-видимому, мой авторитет подавлен ими или другими, более значимыми сейчас для Андрея людьми. Я даже по телефону чувствовал чье-то мощ-ное давление на него. Не мог он сам так вот... вдруг...
— Тонино, спасибо за доброе отношение к нам с Екатериной Алексеевной. За до-верие. Непременно пойдем на пресс-конференцию. Я вам завтра вечером перезвоню.
— Крепитесь, Нина. Мы с Лорой тоже в трауре. Она ревет. Ничего... Переживем. Жизнь продолжается.
Секретарь крайкома никак не могла прийти в себя. Сразу заныло под левым под-реберьем, запульсировал, заболел затылок. Но уже собралась подняться на террасу, когда Селезнева, о чем-то беззаботно напевая, вошла в номер.
— Не помешаю?
— Что вы, мой ангел!..
— Тогда, пока вы заняты, приму душ. А потом, если захотите, посидим еще с ча-сок под звездами.
— Завтра нас приглашают на очередное мероприятие. Пресс-конференцию. О программе точно никто не знает, однако, зреет какая-то сенсация... Там будет и наш Андрей Арсеньевич.
— Миленькая, Нина Силовна, прошу, пойдемте! Обязательно! — не услышав от-вета и видя ее глубокую, растерянную задумчивость, тихо закрылась в ванной.
Стараясь справиться с волнением, усиливающейся сердечной болью, Прокопьева выпила сразу несколько лекарств. Присев на краешек кровати, сжимая до онемения пальцы и нервно покусывая губы, напряженно думала: «Сказать Селезневой правду или повременить? Авось обойдется. Андрей ли образумится, отец ли вовремя пригрозит, остановит. А может, сестра Марина на шатком пути стеной встанет».
Прошло полчаса, но облегчение не последовало. Ей пришлось повторить дозу сердечных. «Не хватало тут свалиться... Фу, наконец-то... кажется, отпускает, стало легче дышать. Может, действительно, уехать в город, отвлечься. Здесь оставаться нет никаких сил, а как пережить завтрашний день?..».
Посвежевшая после купания, восторженная и улыбающаяся, Екатерина Алексе-евна присела рядом с Ниной Силовной и повторила свой вопрос:
— Так мы идем завтра на пресс-конференцию с Тарковским?
— Непременно! В кои-то лета теперь увидимся с ним...
— Ура! — воскликнула, радуясь еще одной встрече с кумиром, Селезнева.
— Хочу сказать... нет-нет... Итак, настал час знакомства с ночным Миланом. Что под крышей-то сидеть? Возьмем-ка на десерт обзорную экскурсию. Нафотографиру-емся в звездопадах,— пыталась справиться с собой Прокопьева, но мысли опять воз-вращали ее к предстоящей Голгофе Тарковского.
«Что взвалил на себя? Зачем? Где ты, Андрей, настоящий?! В письме ли к отцу, в заключительных ли твоих словах на просмотре: «Как говорят на Западе, русские — плохие эмигранты»... Или ты и есть — завтрашний?! Тогда хочется истошным голо-сом упреждающе прокричать тебе из Милана в Швецию или куда-то еще, где сейчас пребываешь, чтоб донесся мой вопль чуть перефразированными словами сынишки Доменико, тобою же написанными: «Андрей! Не смей! Это же край света! Про-пасть!».
Нина Силовна вдруг побледнела, присела в кресло, сунув под язык нитроглице-рин.
— Что с вами?! Дать воды? — испуганно спрашивала Селезнева.
— Пройдет. Такое со мной случается. Чего испугалась-то? Вот... можно опять свободно вздохнуть. А то заклинило... Через пяток минут, мой ангел, трубите «В по-ход!».
Но боль упорно билась в седые виски серебряными молоточками, и где-то дале-ко-далеко слышался успокаивающий басок Тонино: «Ничего... Переживем. Жизнь продолжается».
Екатерина Алексеевна стояла перед ней на коленях, нежно гладя ее слегка подергивающиеся, влажные руки. Вскоре лицо Прокопьевой порозовело.
— Сожалею, ночным Миланом придется насладиться завтра. Вы не расстрои-лись?
— Нисколько. Лишь бы вам полегчало. А может, врача?
— Справимся. Чуть передохну — пройдет. Только разговаривайте со мной, по-жалуйста. Мне нельзя в таком состоянии засыпать, хотя веки предательски слипают-ся. Видимо, от слабости.
— Не беспокойтесь, я буду рядом. Присмотрю.
Темная южная ночь заботливо укутывала город, но дворики ближайшего кварта-ла были хорошо освещены и многолюдны. Несмотря на поздний час, бегали с мячи-ками неугомонные ребятишки, а их родители, сидя в беседках, чинно переговарива-лись. Екатерине Алексеевне вовсе не хотелось спать. Поставив плетеное кресло так, чтобы видеть лицо Нины Силовны, она с интересом наблюдала за миланцами.
«Кто они, и как живется им? О чем мечтают? Что тревожит их сердца? Счастли-вы ли, любимы?»
Видя грустные глаза Прокопьевой, поделилась с ней своими пожеланиями:
— Вот бы наши миланские коллеги догадались показать нам, как живут семьи в рабочих кварталах, где учатся дети, в какие игры и какими игрушками играют...
— Думаю, это осуществимо. Попросим их. Вам не скучно там?
— Нет. Так и сидела бы до утра, глядя на это чужое, висящее прямо над головой небо. У нас оно другое: безбрежное, высокое, настоящее. А здесь — словно отгоро-женное от холодного космоса ярким шатром мерцающих, часто падающих звезд. Удивительный мир вселенной! Жаль, в астрономии я — полный ноль. В школе не было учителя, в аттестате — прочерк. Надо самой как-то взяться за учебники. Здесь, наверное, каждый школьник — звездный профессор. Вон их сколько! Созвездий-то. И все рядом.
— Мне, Екатерина Алексеевна, стало значительно лучше.
— Правда?
— Да. Теперь спать, спать! Надо набраться сил, чтобы выглядеть на все сто! А завтрашней ночью вынесем кресла на балкон и не пропустим ни одного звездопада. Может, посчастливится увидеть, кто сбрасывает их, небожителей, на грешную землю людям и судьбам под ноги?.. Укладывайтесь, мой добрый ангел, и вы. Нас ждет непростой день.
Селезнева зашторила окна и пожелала коллеге доброй ночи.
 
Запоздав с заказом такси, россиянки приехали в Палаццо Себелионе за минуту до начала пресс-конференции. За столом сидел Тарковский. Сильно похудевший, тревожный, бледный. Рядом — Ростропович, Любимов, Максимов, Ирина Альберти...
Андрей Арсеньевич заметно нервничал. Потом встал ...
— ...Я принял решение о невозвращении в СССР...
И начал рассказывать о своих неоднократных попытках достичь приемлемого соглашения с советскими кинодеятелями. Но с ним обошлись бесцеремонно, письма оставались без ответа. Холодное молчание — такова была реакция на его письмо высшему партийному руководству страны с просьбой разрешить выезд в Италию тринадцатилетнему сыну Андрею и восьмидесятидвухлетней теще.
— Из этого я понял, что меня ненавидят. Если бы хоть раз ответили мне по-человечески, я бы не покинул родину. Для меня это трагедия... Это самый отврати-тельный момент в моей жизни... Они оттолкнули меня...
Екатерина Алексеевна резко дернулась и застыла в оцепенении. Прокопьева осторожно придержала ее за локоть:
— Успокойтесь. Я всю ночь не спала. Даже плакала, навсегда с ним прощаясь. За дни кинофестиваля прикипела, привязалась... Хотя и раньше относилась к его работам с пониманием, сопереживанием. Считала чуть ли не единственным режиссером, по-настоящему преданным, влюбленным в Россию. А после «Ностальгии» вообще влюбилась. И вот такой... поступок... «Не мальчика, но мужа».
— ??! — синие глаза Селезневой мигом наполнились неожиданной, уже неотвра-тимой бедой. Ее грудь содрогалась в немых рыданиях. Лицо заливали горестные слезы отчаяния.
— Случилось непоправимое...
— Простите,— наклонившись, тихо прошептала Прокопьева.— Не решилась ве-чером сказать. Еще надеялась на чудо... Андрей достоин другого к себе отношения. Думаю, на невозвращение его толкнула бесконечная череда унизительных обстоя-тельств: не сложившиеся отношения с Госкино и, как следствие, отсутствие работы, творческие кризисы. Не последнюю роль сыграли высокомерность, духовная немота наших партийных чинуш, многолетняя разлука с любимым сыном. Тарковский ра-ним, впечатлителен. Не сомневаюсь, всем этим сполна воспользовались умелые, настырные советчики-кликуши... Тут таковых хватает.
Тарковский договорил краткую речь, и к нему ринулась толпа фоторепортеров. Как оказалось, в зале их было подавляющее большинство. Из Европы и Америки. «Кем-то хорошо подготовленное пропагандистское действо»,— заключила секре-тарь крайкома. На вопрос одного из репортеров, в какую страну Тарковский напра-вится для жительства, тот ответил, что не знает.
— Для нас самое главное — принять это решение. Все остальное уже не имеет никакого значения... Больше никаких вопросов, интервью! И говорить о моей России плохо тоже не буду...
Быстро сойдя с подиума, он направился к выходу. Его взгляд натолкнулся на плачущую девушку. На ходу что-то припоминая, остановился у кресел сибирячек.
— Ах, да... Катя... и Нина Силовна... Чистые, прекрасные люди... Не плачьте, ми-лые...
Теперь и Прокопьева утирала лицо большим платком.
— Пожалуйста, не плачьте... Что вы со мной делаете?! Коль так распорядилась судьба... Прощайте!
Екатерина Алексеевна после пресс-конференции отказалась от еды и увеселений. Обе, тяжело переживая случившееся, посетили несколько семей в рабочих кварталах, которые тоже произвели на них не лучшее впечатление.
Видя их осунувшиеся, погрустневшие лица, миланские коллеги тактично ни о чем не расспрашивали, хотя повсюду разносчики экстренных выпусков газет только и выкрикивали: «Тарковский! Синьор Тарковский!».
От других мероприятий россиянки вежливо уклонились.

Днем позже они улетали в Москву. В салоне царила атмосфера веселого возбуж-дения. Русские люди шутили, смеялись. Они возвращались домой. На родину. Только две женщины выпадали из всеобщего радостного бодрствования.
— Очень горько и обидно, что человечество расколото на два мира, два непри-миримых лагеря...— грустно констатировала Прокопьева и теснее прижалась к свое-му «доброму ангелу».
Та сидела, о чем-то глубоко задумавшись. Казалось, ее мысли были далеко-далеко. С ним. Рядом...
— Жалеете Тарковского? Считаете изгнанником?
— Нет, не жалею,— тихо ответила ей Селезнева.— Он сделал свой выбор. И на-до это уважать. У него есть родина, которая будет всегда с ним. Ее он сбережет в своем сердце. Но рожденный гением под звездным небом, он приобрел сразу весь мир. Его дом там, где сам того пожелает. Гении должны принадлежать всему миру...
Она обернулась к иллюминатору и застыла, глядя в синюю бесконечность неба. Катя прощалась с Андреем Арсеньевичем Тарковским. Прощалась с гением.

Тамара Булевич (г. Красноярск)